Перл - Шан Хьюз

я не могла рассказать Эмили. Поэтому просто плела байки о скрипах на лестнице и душераздирающих воплях ведьм в саду.

Эмили щурилась и поправляла на носу очки — это означало, что у нее есть важная мысль. Она сказала: «Думаю, у него есть какие-то свои причины. Причины не отдавать дом». Она сказала, что у нее есть знакомый медиум. Что он может говорить с умершими. Что он зарабатывает чтением ауры. То есть он смотрит в воздух вокруг тебя и распознает цвета и духов твоих снов и твоего прошлого. Она выразила уверенность, что если привести этого медиума в старый дом, то наверняка он сможет разгадать секрет. Я ответила: «Эдвард вряд ли разрешит». В ее глазах вспыхнула ярость.

— А ничего, что тебя эта тайна касается не меньше, чем его? У тебя разве нет права узнать правду?

Ответить мне было нечего.

Именно тогда Эмили начала собирать все нужное для путешествия: карты, полбутылки виски, которую она украла из чьего-то кармана в раздевалке ночного клуба, папиросную бумагу, травку, кредитку, зажигалку, свечу и раскрашенную игральную карту с каким-то заклинанием, написанным красным фломастером на обороте — ее ей дал тот самый специалист по чтению ауры. Я не стала ее отговаривать. Я подумала, что если мы отправимся в такое путешествие, то ее мальчик уж точно за нами не последует. Мы сто лет ничего не делали вдвоем, без него.

Зря я ее не предупредила, что почти никакой общественный транспорт в нашу деревню не ходит. Когда поезд прибыл в Уитчерч, оказалось, что последний автобус до деревни уже ушел, а значит, надо садиться на проходящий и просить водителя остановить на стоянке у начала дороги. Это означало полтора с лишним километра до центра деревни, причем в полной темноте. Примерно на полпути пропал сигнал сотовой связи. В целом это было неважно, поскольку телефонами мы пользовались вместо фонариков, и в итоге у нас просто сели батареи.

Когда у Эмили погас телефон, она стала метаться по всей дороге, хватаясь за меня, или замирать, восклицая: вернись, куда ты подевалась? Я все время была с ней рядом и не понимала проблемы. Пока идешь вдоль шоссе — ногой чувствуешь, где край дороги. В тех местах, где забор вдоль дороги низкий, лунного света вполне хватает, чтобы видеть слабое его отражение от поверхности. Даже в полной темноте изгиб поверхности ощущается вполне внятно, так что можно уверенно идти посреди дороги. До того, как я прошлась по Дакингтон-лейн вместе с Эмили, мне даже в голову не приходило, что навык спокойной ходьбы по неосвещенной местности жизненно важен. Я относилась к нему как к данности.

Впервые за все время наших отношений у меня было явное преимущество. Сейчас мы находились на моей территории, я знала все страшные истории о ней, а также знала, какие из них я придумала сама, — а еще я умела внезапно так останавливаться и замирать посреди пути, чтобы она даже не догадывалась, где я.

Большую часть дороги мне было ее жаль, так что я держала ее за руку, говорила с ней спокойным и мягким тоном. Но у старого карьера я поддалась соблазну и сказала, что именно тут утопилась девушка. Та, которая оставила шляпу. Если честно, я понятия не имела, где именно это случилось. Эмили прижалась ко мне, вцепившись в руку и царапая меня своими маленькими пальчиками через распускающиеся петли свитера.

У нас всего один фонарь на всю деревню — у старой телефонной будки, но и тот не работает. Правда, вовсю сияло освещение паба, так что вид светящихся окон настолько воодушевил Эмили, что она чуть не пустилась бегом. Но едва мы толкнули тяжелую дверь и сделали первый шаг внутрь, я осознала нашу ошибку.

Эмили не понимала, что есть определенные правила — кто и где находится в баре, где сидят мужчины, куда идут женщины. Она вышла прямо на мужскую половину бара и спросила, не одолжит ли ей кто-нибудь зарядное устройство. Я видела, как мужчины отодвинулись от нее, оглядели ее грязные ноги в пятнистых вельветовых туфлях и молча отвернулись.

Кажется, Эмили не поняла, что происходит. Она словно опять шла в потемках по неосвещенной улице. Она повторила вопрос погромче, помахав в воздухе рукой с разряженным телефоном. Несколько мужчин отшатнулись, кивнули друг другу и сгрудились возле мишени для дартса, оставив Эмили в одиночестве у бара.

Она взобралась на пустой стул возле барной стойки, чтобы опять обратиться за помощью. Девушка за стойкой была мне знакома еще со времен начальной школы — она была одной из трех сестер-спортсменок, только я не уверена, которой именно. Кажется, передо мной стояла средняя сестра, Стефани. Они все как одна были высокими длинноволосыми блондинками. Она перевела взгляд с меня на Эмили и потом снова на меня, а потом едва заметно кивнула, давая понять, что тоже меня помнит.

Я стояла с правильной стороны барной стойки, с женской стороны, и кивала Эмили, чтобы она подошла ко мне. Она уставилась на меня и громко заявила: «Иди сюда, что ты как дура, тут полно свободных мест». Я не знала, как объяснить, что те места свободны потому, что мужчины, которые занимали их прежде, не желают сидеть рядом с ней и просто ждут, когда кто-то велит ей уйти. Она все махала телефоном, громко взывала о помощи, так что я подошла к ней и попросила перейти со мной в другую часть бара.

— Что такое? Почему тут нельзя сидеть? Тут что, как в фильме «Американский оборотень в Лондоне»? Где герои заходят в бар «Мертвый баран»? Или как там? А нет — «Убитый баран»?

Вероятно-Стефани стояла рядом с нами.

— Он назывался «Убитая овца», — сказала она и уперлась руками в бока. Потом протянула руку за телефоном и воткнула его в розетку за стойкой.

Эмили сообщила:

— Мне двойную водку и апельсиновый сок. И две пачки соленых орешков.

Вероятно-Стефани положила на стойку орехи.

— Фунт шестьдесят. Ее я знаю, ей едва ли шестнадцать. Ты выглядишь не старше.

Эмили сузила глазки и была уже готова устроить свой обычный скандал по поводу того, что ей, вообще-то, уже почти ДЕВЯТНАДЦАТЬ, а если кто не в курсе, то дискриминация по росту — это НЕ ШУТОЧКИ, но потом передумала и просто заплатила за орешки. Со стула ей пришлось буквально спрыгивать из-за своего роста, после чего Вероятно-Стефани снова посмотрела на меня и кивнула. Не то чтобы нас огорчало отсутствие водки — у нас с собой были остатки виски в рюкзаке, мы потихоньку его прихлебывали, прикрываясь свитерами, и думали, что делаем это незаметно. Однако Вероятно-Стефани позвала менеджера из другого бара взглянуть на нас, так что, выходит, не так уж все было незаметно.

В деревне ты для всех чья-то дочь. Ты никогда не сама по себе. И это непросто, если твоя мать известна своим побегом из дома, а ты сама живешь в разваливающемся доме. Я видела, как на меня поглядывают, перешептываясь, игроки в дартс: да, это вроде она, ну, из той семьи за Мысом, с нехорошей историей. Мысом называли последний поворот дороги перед нашими воротами.

Я аккуратно разделила каждый орешек пополам, обсосала с него всю соль, сам арахис выплюнула и положила на стойку в ряд с другими такими же. Эмили ничего не знала о деревнях. Через пару минут о моем появлении будут знать все — как и о бритой голове, и о моей странной спутнице с разноцветными волосами и грудой пирсинга. А исходящий от нас запах травки и так уже вовсю обсуждали.

Наверное, о нас уже говорили, что мы всегда были странными, — ну, эти, ну вы поняли, за которыми еще дочки Ричардсов присматривали после того, как — ну вы в курсе. Мелкому сейчас сколько — семь примерно? Они переехали. Оно и понятно. После всего, что произошло. Похоже, девчонка по кривой дорожке пошла. А волосы-то, волосы.

От паба до дома идти было еще метров семьсот, и все в потемках. Дорога делает повороты под прямым углом вдоль