Люби меня - Елена Тодорова

8

Я думала, что ты – мой герой… А ты – антигерой.

© Соня Богданова

Мои мечты совершенно несовместимы с той реальностью, в которой я все глубже увязаю. Атмосфера за столом настолько мрачная, что никакая роскошь ситуацию не спасает. Я не в состоянии восхититься обстановкой, в которой всегда стремилась оказаться.

В столовой Георгиевых преобладают бежевые и молочные цвета с редкими перламутровыми акцентами. Огромная сверкающая люстра рассеивает над длинным массивным столом приятный желтый свет. Он красиво отражается от изысканных столовых приборов и утонченного хрусталя, и при этом будто окутывает все пространство теплом. Но мне снова зябко.

Я сижу с отрешенным видом и неестественно прямой спиной. Внутренне же чувствую себя сжатой в тугой запутанный клубок нервов. Для Людмилы Владимировны и Игнатия Алексеевича Георгиевых – все тот же моток мусора, от которого пока не предоставилось возможности избавиться.

– Что это за музыка? – чтобы нас не услышали сидящие за столом «статуи», придвигаюсь к Саше и практически касаюсь губами его уха.

Очень боюсь показаться еще более невежественной, чем он меня считает, но все же не могу не спросить. Для меня очень важны детали. Я их все соберу и, как бы больно потом не было, буду погружаться в свои воспоминания.

На его родителей плевать в принципе. Они и без того плохо обо мне думают. Мне подобного от своих хватило. Чужие не пронимают. Я этому не позволяю случиться. Тем более что больше здесь не появлюсь никогда.

Не успеваю отодвинуться, Саша поворачивает голову. Между нашими лицами жалкие сантиметры, а он смотрит так, что сходу пьянит. По моему напряженному телу струится огонь. И сейчас он странным образом помогает расслабиться. Я никогда не напивалась всерьез, но в эту минуту ощущаю, как мне кажется, именно тот приятный кураж, что способен вызывать хмель.

Боже… Надеюсь, этот взгляд Георгиева – не часть того спектакля, что мы с ним сегодня играем.

– Что-то из Армстронга, – отвечает так же тихо. Дернув бровями, кривится и красноречиво закатывает глаза. – Это любимый исполнитель мамы.

Позволяю себе достать телефон, чтобы вписать в поисковик фамилию музыканта.

– Хм-м… – невольно усмехаюсь, реагируя на высветившуюся на экране информацию. Вновь подавшись к Саше, таки касаюсь губами его уха. Прикрываю веки, когда по телу летят молнии. Замираю, прочищаю горло и, наконец, взволнованным шепотом чащу: – А твоя мама в курсе, что Армстронг – выходец из беднейшего негритянского района?

Не скрываю лукавства. Оно буквально сочится в моем голосе. И когда я отстраняюсь, происходит неожиданное ­– Саша мне улыбается.

Господи… Ему смешно, как и мне. По-настоящему смешно. И это в одно мгновение сближает нас крепче любых других слов.

– Уверен, что в курсе. Но никогда в этом никому не признается.

Я воспаряю духом. Смеюсь свободнее. Он – тоже. Кроме того, его темный взгляд то и дело задерживается на моих губах. Гормональный хмель в крови от этого становится еще крепче.

Чувствую, что краснею. Моя кожа пылает вовсю. Это и бурлящее волнение, и смущение, и еще что-то более интимное… То, чему я пока не знаю названия. Понимаю лишь, что ощущения мне очень приятны. Настолько, что хочется продлевать и усиливать.

– София, – разрезает пространство ледяной голос Людмилы Владимировны. И мне приходится разорвать дурманящий меня зрительный контакт. Не то чтобы я считаю себя обязанной реагировать на эту женщину. Скорее машинально это делаю. – Александр сказал, вы планируете остаться в нашем доме на ночь. Мы с Игнатием Алексеевичем не можем не выразить свое неодобрение. Для нас подобное недопустимо.

У меня просто отвисает челюсть.

На ночь? Александр сказал? Неодобрение? Недопустимо?

Трудно понять, что из этого набора поражает сильнее.

– Не волнуйся, мама. Планы изменились. Мы будем в моей квартире, – отражает Саша столь же холодным и жестким тоном. – Собственно, уже едем, – едва взглянув на меня, поднимается. Я без дополнительных указаний следом вскакиваю. Не оставаться же тут без него. – Спасибо за радушие!

– Спасибо! – вторю ему я.

И хоть не могу позволить себе тех же ироничных и сердитых ноток, часть своих чувств все же выплескиваю.

Надо отдать родителям Георгиева должное. Они выдерживают уход сына с ненавистной им девушкой с абсолютно непроницаемыми выражениями лиц.

В автомобиле, едва оживает двигатель, Сашка капитально из себя выходит. Мне ничего не говорит, но то, как срывает машину с места, заставляет меня испуганно вжаться в сиденье и зажмуриться.

Вечность сидеть с закрытыми глазами я, конечно же, не могу. А открыв их, хочу кричать. Если бы хватало воздуха в легких, так бы и делала. Но он там то и дело заканчивается.

Экстрим возрастает, когда мы вливаемся в движение ночного города. Где-то слышала, как такую манеру езды называли игрой в шахматы. Только сейчас понимаю, почему. На огромной скорости Георгиев перемещается с полосы на полосу. Идет на обгон каждый раз, едва появляется возможность. И ныряет между машин в соседний ряд, если встречает препятствие в своем.

Я не знаю марки, но у Саши определенно очень мощный автомобиль. Даже если зажмуриться и попытаться отключиться, один лишь громкий и грубый рев двигателя приводит в ужас.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍