Надежда - Максим Викторович Колпачев

– Ну как знаешь, – с видимым разочарованием протянул мой сосед, – заглядывай, коли передумаешь-то.

– Угу.

Ещё раз шмыгнув носом, растрепанная физиономия исчезла за дверью.

«Алкаш несчастный, – с неожиданной злостью подумал я, вставая, чтобы расправить постель, – Какой дурак посреди дня по чужим комнатам лазить будет?! Бормотание он услышал, как же… И почему только на него Жребий никак не попадет, спрашивается?!»

* * *

Удивительно, но Костю нашли. В кои-то веки наши органы правопорядка сработали как надо. Честно говоря, директор не особо-то и скрывался – менты обнаружили его три дня спустя на его же загородной даче. Константин был один, пил водку и совершенно не пытался сопротивляться…

А ведь мог – с его-то деньгами – бежать куда-нибудь за границу. Мог. Но не бежал. Просто сидел на даче и пил. Целых три дня подряд…

Должно быть, поимка ублюдка должна была разжечь во мне какую-то злую радость, наверное, я обязан был броситься в изолятор с ножом руках…

Наверное…

На самом деле весть об аресте Кости воспринялась как нечто само собой разумеющееся, будто я подсознательно знал, что произойдет именно так. Радости не было, была всего лишь констатация факта. Пустая и словно даже привычная: садиста взяли. Всё.

Какой-нибудь посторонний человек, понаблюдай он за мной эти дни, решил бы, что мне вообще всё равно. Но вот если бы он мог читать мысли…

Надя, Наденька,Надюша. Моя любовь, моя невеста, моя жизнь…

Моя Надежда.

Голова оказалась слишком мелкой, чтобы вместить туда что-то ещё, кроме этих слов. И того, что крылось за ними… Пойманный убийца, злость, друзья, родители, дальнейшая жизнь… ничто не находило отклика внутри, не задерживалось дольше, чем необходимо для произношения фразы вслух… Им просто не было места – ни эмоциям, ни именам, ни чувствам. Только она, Надежда. И память…

Я писал в милиции заявления, беседовал с разными людьми… но это был не я. Не настоящий, истинный я. Это был робот…

Всего один раз мне показали тело Нади – ужасный, изуродованный труп, не имеющий ничего общего с её истинным обликом. Робот смотрел, даже отвечал потом на какие-то вопросы. Да, это она. Надежда Зеленова. Да, это длилось долго. Да, её убил Константин Степанов. Да, на моих глазах. Да, вот этим самым ножом. Да, до этого мы вместе выпивали в баре неподалёку. Да, я сам предложил подойти к подозреваемому. Да, мы познакомились с ним за неделю до этого, пятого мая две тысячи восьмого года…

Да, да, да, да, да, да, да…

Робот говорил. Я лежал, закрыв глаза и стараясь ни о чем не думать…

Потом начался суд. Хотя правильней было бы сказать суды. Ведь это только так называется – «суд». Слово-то какое: короткое, четкое, ясное. Но на самом деле всё не так. На самом деле у вас будет куча длиннейших заседаний, совещаний, переносов, снова совещаний… я никогда даже и не подозревал что это может тянуться так долго…

Костя ничего не отрицал. «Ещё бы, с такими-то уликами, – сказал мне как-то государственный прокурор, немного толстый и весьма неприятный на вид дядька, – тут не то что отказываться, тут зад судье натурально вылизывать надо, чтобы пожизненное не отхватить».

Я полагал, что дело отнюдь не в уликах, но соображения свои держал при себе.

Я вообще практически всё сейчас держал при себе…

В каком-то фильме я видел, как злодей, явно храбрясь, незаметно для остальных корчил гримасы пострадавшему прямо в зале суда. Этого не было. За все прошедшие заседания Костя ни разу не то что взглянул, но даже не покосился в мою сторону. Просто спокойно сидел, будто меня вообще не существовало…

Что он в эти мгновения переживал, о чём думал? Многие ломали голову – родители Нади, мои…

А я был непоколебимо уверен, что бывшему финансовому директору просто-напросто всё равно. И он, точно также как и я, ждёт, чтобы всё это быстрее завершилось.

Хоть в чём-то наши желания были сходны…

Наконец судилища кончились. К тому моменту шёл уже четвертый месяц с момента убийства Нади. Если точнее, девяносто девятый день.

При ином развитии событий мы были бы уже мужем и женой…

Приговор, вынесенный судьей, вызвал бурю негодования в моем лагере. Отец Нади даже начал чем-то там грозить… Константина признали душевнобольным и, вместо тюрьмы, отправили в какую-то специальную психушку за пределами Москвы. Лечиться. На неопределённый срок. Судья произнес длинную речь, несколько раз обращался ко мне… всего этого я не помню. Начисто. Единственное, что удержалось в памяти, это усталость и желание как можно скорее попасть домой. Я узнал приговор, мне больше не было дела до всего этого скопища людей…

Но вот скопищу до меня дело было. За прошедшее время преступление стало популярно, о нём несколько раз писали в газетах – под какими-то совершенно дикими, крикливо-бездушными названиями. Репортёры осаждали меня и раньше, но сейчас, когда приговор был наконец вынесен…

«Скажите, что вы чувствуете по поводу того, что Константин Степанов попал не в тюрьму, а в больницу?»

«Собираетесь ли вы подавать апелляцию?»

«Вы сожалеете, что в нашей стране мораторий на смертную казнь? Как бы вы сами покарали преступника?»

«Игорь, что вы планируете делать дальше? У вас есть какой-нибудь план?»

В «Крике» – том самом, первом, культовом, – был момент, когда главная героиня ударила репортёршу по лицу. Нет, я конечно всегда понимал почему она так сделала, но в эти моменты… Порой мне хотелось, чтобы боевая девчонка оказалась здесь, прямо сейчас, прямо перед возбужденной толпой с микрофонами и видеокамерами в руках… И – била, била, била, била… До кровавых соплей и истошных визгов, до выбитых зубов и свернутых набок носов…

Сам же я просто шёл мимо. И молчал, сдерживая регулярно подкатывающую к горлу тошноту.

«А как бы мне жизнь подлинней чуть прожить, как бы кайф растянуть?

А как бы мне новыми нитками сшить мой немыслимый путь?»

Раньше я почти никогда не ходил с плеером по улицам города. Не то, чтобы считал это дурным тоном, или ещё что… просто не ходил и всё. Сложно сказать, почему. Хотя он у меня был – с картой памяти на целый гигабайт, с новыми, весьма неплохими наушниками…

Теперь всё стало наоборот. Я покидал дом ТОЛЬКО с плеером в кармане: когда ехал на работу, с работы, шёл в магазин или на рынок… Льющаяся в уши музыка огораживала меня от окружающего мира, шастающие вокруг люди казались лишь куклами, актерами гигантского видеоклипа.