Последний пожар - Владимир Марченко

Пленных увели. Ивкин и другие солдаты четвёртой роты оказались в холодном зале.

– Не ешь! – кричал ротный Титичкин. -Отравлено!

Его не слушали. Ели и пили, как сумасшедшие. Входили и выходили солдаты. Набивали вещевые мешки колбасами и окороками, тащили заграничные продукты, чтобы угостить раненого друга, подсунуть любимому командиру ароматный кусок буженины. Ивкин и Панькин перепробовали толстые и тонкие колбасы, принялись резать розовый окорок. Иван грыз сухую тонкую колбасу и мечтательно говорил:

– Мама вкусный хлеб пекла, когда мука была. Хоть бы корочку.

Принёс мешок сухарей, но они оказались сладкими. Фарфоровые бутылки колотили об углы металлического стола.

– Старое вино. Прокисшее. Погляди какая дата нарисована. – заплетающимся языком выговаривал высокий боец с перевязанной головой. – А вот это посвежее будет

– Чем старее, тем лучше, – сказал Иван, – где-то читал.

– Не ешьте без хлеба! – кричал в другом складе командир роты. – Выходи строиться! – завопил Титичкин, добавив трехэтажный мат. – Задрищитесь!

Угощали друг друга нежной корейкой, ветчиной с мраморными прожилками и выбегали на улицу, сталкиваясь с теми, кто ещё не попробовал столетних вин, не вкусил совершенного чуда мясного искусства венских колбасников.

Не отравились. Объелись. У большинства открылся острый понос, и даже рвота. Пятерых отвели в санбат, поместили в тенистых садах. Не хватало коек. Промывали желудки.

– Враг действует не только пулями, – разорялся Титичкин, ему вторили Левинсон и комсорг батальона.

– А если атака, – степенно говорил замполит. – Что будем делать?

Накаркал Левинсон. Пьяные егеря, поддерживаемые двумя самоходками, побежали вдоль улицы редкими цепями. Отбивались со спущенными бриджами.

– Ивкин, прикрой зад. Слепит. Не могу прицелиться, – усмехался Панькин.

– Галямов, ты чего мортиру выставил? Патроны кончились?

– Саня, а ты говорил, что татары свинину не едят?

– Не разобрал, – зло отвечал высокий парень с ручным пулемётом и перевязанной головой. – Показалось, говядина, а всеравно вспучило.

– Посмотрите на Уразбаева. Мусульманин, а егерей пугает, как православные…

– Ванька Быховец, ты, что австрияков не стращаешь голым задом? Скидывай шаровары за компанию. Будем загорать вместе, – смеялся Ивкин.

– Мой дед говорил, что он ел бы сало с салом и спал бы на соломе. Пока вы с колбасами воевали, пришлось комбата искать.

– Симулянт, Ваня, боялся отравиться? Дайте ему ветчины пожирней. Петя, всю сжевал? Прожорливый боец. Полпуда ухомячил…

– Дайте Ване кусок окорока, пусть кидает, как гранату.

В расположение батальона приполз комсорг Тимошин с патронами.

– Что за газовая атака? Без противогаза не подобраться к вам. Егеря драпанули. Нанюхались. Бедняги. Русских дух пришёл в Европу.

– Патроны экономим, – сказал Галямов.

– Весь город загадили. Придётся убирать за собой. Союзники раззвонят в газетах, что Вена утонула в русском дерьме. Ивкин, ты чего тут расселся за яблонькой? Удобряешь, а тебе надо домой. – говорил комбат весело и устало. – Приказ подписан. Быховец, Панькин, Ивкин – направляетесь в танковое училище. Из отпуска, Ивкин, поедешь в Казань. Офицерами будете. На построении всё узнаете. …На тёщу будете бурчать после победы, Панькин.

Усталый, обозлённый на себя, отпускник пересчитал припасы, полагая, что придётся жить в колодце, пока не сможет выбраться и раздавить тыловую крысу Фомкина. «Надо было не психовать, а согласиться с предложением этого гада ползучего. Написать записку маме, а уж потом, когда выбрался из этого каменного мешка, всё рассказать. Могут разобраться, понять, что не по своей воле оказался в ловушке. Напрасно загорячился, напрасно обозвал этого молчаливого мужика. Может, он любит мать. Может, и впрямь его сын. …Месяц смогу протянуть. Тушенка и консервированные сосиски, которые вёз сёстрам и маме, поддержит какое-то время. Хлеб кончился, но есть немного серых сухарей, есть пять кусков сахара. Есть вода. О смерти думать не буду. До дома два шага. Сюда бегал собирать берёзовый сок, драть щавель и слизун. Осенью в берёзовом колке много белых грибов. Что-то нужно придумать. Беречь спички. Есть буду мало, только утром и вечером. Должен быть выход».

Ивкин обнаружил на дне мешка пять винтовочных патронов. Решил добыть порох, обсыпать запасные портянки, скатать, привязать банку с землёй, поджечь и выбросить. Дымящиеся тряпки могут привлечь внимание. Неподалёку поле. Пора пахать. Увидят дым. Должны же ребятишки придти за берёзовым соком. Если патроны завернуть в портянки. Они вполне могут выстрелить. Это сигнал.

После четвёртой попытки тлеющие портянки смог подбросить вверх, и они остались на краю колодца. Пётр ждал выстрелов. Запах горелого материала не выветривался. Он видел дым. Ждал, когда воспламенится порох. …Патроны взорвались. Обрадовался. Первая победа. На выстрелы придут любопытные. Услышит шаги.

Ивкин сделал несколько приседаний и решил обследовать каждый шов, каждый кирпич. «Если сможет раскрошить хоть один, тогда выдернет второй, третий. Мокрые кирпичи должны быть мягче. Они напитались за много лет влагой». Пётр сунул руки в воду и принялся ножом ковырять шов, потом кирпич. Он не ошибся. Хотя руки замёрзли, смог углубить выбоину. «Только бы не сломать нож. Спешка не нужна. «Крошится кирпич. Крошится, – ликовал сержант. – Вот и кусочек шва удалось выколупнуть. Как замёрзли руки. Ничего не чувствуют. Нужно передохнуть. Нужно согреть руки». Пётр сунул руки за пазуху. Посидел несколько минут и опять взялся за работу.

С журчащими трелями жаворонков донесло и детские голоса. Ивкин прислушался. Тишина. «Поблазнилось. Схожу с ума. Нет. Кричали дети». Ивкин тоже стал кричать. На куске жёлтой бумаги написал крупными буквами: «ПОМОГИТЕ. Я В КОЛОДЦЕ». Насыпал в пустую банку земли, вставил бумажку в щель и подбросил вверх. «Вот и бок не болит. Стало теплее. Выберусь. Всеравно выберусь. Я не останусь тут. Ни за что. Мама ждёт, сёстры ждут»

Ковыряя ножом кирпич, Пётр прислушивался. Не доносятся ли голоса.

Пытался работать в полумраке, потом в темноте. Счастливым уснул. Начало положено. Вырван первый кирпич. Завтра победит колодец. Завтра будет настоящая работа. Завтра придёт домой. Хватит сил разобрать кладку?

В утреннем сивом мраке Ивкин быстро ел холодное мясо. Представил, как будет складывать кирпичи, чтобы получились ступени. Не успел вырвать пятый кирпич, как донеслись голоса и топот ног. Хотел закричать, но от волнения из горла вырвалось гусиное шипение.

Свет померк.

– Петя, Петя, – раздался голос. «Настя, – прошептал сержант, – я здесь».

– Он здесь! – кричала Настя. – Сюда! Верёвку давайте.

– Сибулонца нашли! – вопили ребятишки, словно они нашли и вытащили из колодца красноармейца – отпускника.

– Я ж говорила, – плакала Настя Спиридонова, гладила Петра по шинели, трогая за плечи. Он был там. На далёкой и опасной войне. И шинель была с ним. Это мальчишеское тело могло сто раз в сутки прошить осколком снаряда. Тогда бы они не встретились. Как не встретятся никогда со своими отцами, братьями, мужьями и дядьками многие сельчане. Но знала, что они встретятся, потому что в клубочке был лист из тетради, а на нём – слова молитвы.

– У него медаль за отважность! – кричали мальчишки, входя в улицу.

– Наш Петя отважный! Он войну победил.

– И мой папа победил

– И мои братья победили

– Толик вчера за соком ходил в околок. Увидела, ребятишки в лапту играют мячом серым. Присмотрелась. Взяла клубок в руки. Моя пряжа. Стала перематывать. Чувствую, внутри бумажка. Откуда, говорю, взяли. Отвечают, нашли у старого колодца, а потом что-то забабахало, убежали. Подумала, не мог ты его оставить дома. И меньше клубок. Поняла, что нужно бежать к старому заводу, – говорила Настя, заглядывая в грязное лицо отпускника.

– Вот и встретились, – сказал Ивкин.

– Няня Настя, Петя бы вылез. У него там ступеньки из кирпича. Я заглядывал. Я видел. Ты не плачь. – говорил Толя сестре.

– Война, дядя Сибулонец, завтра кончится или через неделю, – тормошили Ивкина мальчишки.

– Скоро, скоро. Объявят, и узнаем, – радостно говорил Пётр.

Вечером за столом у Ивкиных места хватило не всем. Пришли родственники и соседи. Была квашеная капуста, томлёная в молоке картошка и сморщенные огурцы. Даже ломтики довоенного ржавого сала, принесённого матерью Сидора Панькина, разместились у квадратной бутылки самогона, который, чтобы «надольше хватило» развели морковным чаем. Выпили за победу, помянули родных. По самой малой крошке каждая женщина попробовала нарезанные «колясками» американские сосиски. Покачали головами неодобрительно, дескать, с такого блюда шибко не навоюешь. Петра тормошили, спрашивая: «Не видел ли брата, не попадался ли мой?» Подросшие парни старались узнать, какой режим на войне, в какое время спать ложатся, как отмечают праздники, чем кормят и какое оружие самое лучшее?