Журнал «Вокруг Света» №02 за 1974 год - Вокруг Света

Путешествуя по стране боран, я сам убедился в том, что этот обычай еще существует. Но каково его происхождение? Почему он появился именно на землях боран? Из разговоров со старожилами Сололо — первыми получившими образование боран, местными чиновниками и миссионерами, — можно было понять, что обычай этот не такой уж древний. Арабские путешественники, появившиеся в этих местах лет двести назад, отмечали, что, собираясь жениться, юноша боран довольствовался тем, что дарил невесте львиную гриву, шкуру леопарда или рога буйвола. У габбра и сегодня преподносят невестам подобные подарки.

Схватка с этими животными требовала наибольшего мужества. К тому же именно они наиболее опасны для человека. Ведь леопарды и львы чаще всего угрожали жизни безоружных жен воинов, идущих за стадами, и их детей, оставшихся без присмотра у хижин.

Но вот двести лет назад, примерно во второй половине XVIII века, боран начинают менять объект своей охоты. В это время в пограничной с кенийским севером эфиопской провинции Сидамо-Борана, откуда впоследствии в Кению пришло большинство боран, быстро начинает развиваться работорговля. Она продолжалась весь прошлый век и закончилась в этих труднодоступных, никем не контролируемых местах гораздо позже, чем в других районах Африки. Причем объектом «охоты» со стороны арабских, суахильских и амхарских купцов были в основном женщины боран, шентилле и дегодия, которые особенно ценились за красоту.

Вот тогда-то боран увидели в работорговце врага куда более опасного для их женщин и детей, чем львы и буйволы. Отважные и дерзкие воины, оставив в покое животных, начали нападать на караваны охотников за живым товаром. Боран это было делать легче, чем кому бы то ни было из местных жителей, потому что они были единственным в этих местах племенем, имевшим коней и ружья. Боран сражались с работорговцами на равных и выходили победителями.

В конце концов торговцы живым товаром настолько восстановили против себя население, что сами не решались показываться в этих землях. Подкупив вождей и шейхов местных племен, работорговцы получали рабов чужими руками, руками соседей боран и дегодия. И уже в начале этого века было посеяно зерно недоверия между соседними племенами, так как боран и дегодия начали отождествлять своих соседей с работорговцами, с врагами. Например, ни боран, ни дегодия никогда не нападают на шентилле, которые вместе с ними были объектом охоты работорговцев. Но чаще всего нападают на галла, которые были у последних на службе. Кончилась работорговля в этих местах настолько недавно, что еще многие ее помнят. Сейчас условия существования боран изменились, необходимость нападать на караваны и мстить их владельцам пропала. Но порожденный работорговлей обычай уже стал традицией, канонизированным атрибутом язычества. А выкорчевать языческие обряды за одно поколение еще никому и нигде не удавалось.

Редко, очень редко полиции все же случается задержать кого-нибудь из всадников боран. Но среди этих конников необычайно сильно развито чувство локтя, и это часто не дает возможности властям распутать клубок. «Мы пришли в Кению из Эфиопии, — говорят захваченные с поличным боран. — А в Эфиопии можно носить ружья. Мы подданные другой страны, не вам судить нас».

Кенийцы понимают всю сложность положения в районе, и найробийская печать совершенно откровенно признает это. Вот что писала по этому поводу газета «Ист Эфрикэн Стандард» 25 сентября 1970 года: «Большинство воинов, представляющих действительную угрозу, приходят из Южной Эфиопии, где оружие и боеприпасы общедоступны. Но можно не сомневаться, что во время своих вооруженных налетов они объединяются со своими соплеменниками в Кении. Сегодня рейды боран представляют наибольшую угрозу безопасности на севере».

Предпринимаются попытки дать боран новые источники дохода, чтобы возместить потери, которые они понесут в случае отказа от своих набегов. При мге в Сололо местные власти, созвав боран из соседних стойбищ, агитировали их покончить с набегами и заняться земледелием. Участникам собрания было бесплатно роздано 425 лопат и ножей-панг, 263 топора и 230 мешков кукурузы на семена. Пантами и топорами боран остались довольны, но к лопатам отнеслись довольно критически. Пока что во всем районе известны лишь пятьдесят три боран, согласившихся заняться земледелием...

Свидание с большой синицей

Вчера опять мы с ребятами после чаепития разорились за полночь. На улице светает. Проснулись только дрозды. Тянусь за курткой, натягиваю. Вдруг вспоминаю, что к паре синиц, за которой мне сегодня наблюдать, я всегда хожу в штормовке. К куртке они не привыкли, могут испугаться, не будут чувствовать себя естественно в моем присутствии, и работа окажется сорванной.

Иду за штормовкой к вольеру с летягами. Это ночные зверьки, близкие родственники белки. Между передними и задними лапами у них натянута кожистая, покрытая шерстью перепонка. С ее помощью летяги могут совершать длинные планирующие прыжки.

Пока мы с Катериной меняемся куртками, она жалуется на летяг. Сегодня хотела снимать их полет, а они очень любопытные и, вместо того чтобы летать, собираются перед объективом и с интересом исследуют технику. Отправляюсь, бурча под нос, что «мне бы ваши заботы...».

Никак не могу выяснить, например, где ночует синичий самец. Самка-то, ясно, остается в дуплянке, на гнезде, а вот где ночует самец — неизвестно. Утром он появляется около дуплянки так неожиданно и бесшумно, что я никак не могу заметить — откуда. Гнездовая территория большой синицы до одного гектара. Найти его ночью на этой площади леса трудновато, а знать, куда он забирается на ночлег, мне очень хочется.

Довольно холодно, да еще накрапывает мелкий дождик. Но идти примерно километра два, значит, успею согреться. Хозяйство мое навешано на меня со всех сторон: бинокль, магнитофон, полевушка с дневником и бумагой для зарисовок. В кармане коробочка с мучными червями и другими вкусными вещами для Хытьки — самца большой синицы. У нас с ним дружба. Хытька очень любит мучных червей, и я его кормлю с руки. Никто из ребят не верит. Дикая птица в природе — и ест с руки! Ведь обычно появление человека возле дуплянки вызывает у синиц испуг и тревогу. Надо было провести много часов у этого гнезда, чтобы птицы совсем привыкли ко мне.

По дороге заглядываю к одному молодому синичьему самцу. Он начал петь только в этом году и ведет себя почти как человек, который подбирает песню на слух. Синичья молодежь обычно, экспериментируя, расставляет ударения и импровизирует мелодию, пока не получает нужный рисунок песни. Так вот, мой знакомый делает успехи, но еще не добрался до желанного варианта. Я уже неделю хожу его слушать.

Дальше мой путь лежит мимо колонии дроздов. Это, судя по значительной поросли плодовых кустарников вокруг гнезд, старая колония (дрозды, питаясь разными ягодами, распространяют их семена).

Наблюдение за дроздами, к сожалению, не входит в план моей работы, но мне очень интересны их территориальные отношения. У таких птиц, как синицы, есть большой участок вокруг гнезда, который они охраняют и постоянно патрулируют. Синицы весьма похожи на фермеров: их территория кормит все семейство — и родителей и птенцов. А дрозды-рябинники селятся колониями, у них часто бывает два гнезда на одном дереве. Они летают собирать корм на соседнее вспаханное поле, да еще кормятся ягодами.

А раз их гнездо не связано с «приусадебным хозяйством», раз они занимаются «отхожим промыслом», то спрашивается, есть у них территория, которую они охраняют, или нет?

Несколько дней назад я была свидетельницей происшествия, которое, как мне кажется, многое может прояснить. Сойка хотела разорить одно дроздиное гнездо. На помощь хозяевам устремилась соседняя пара. Но родители, вместо того чтобы принять помощь, бросились на соседей и прогнали их со своего дерева (может быть, выгнали за пределы своей территории?). Только после этого они снова принялись за сойку. Но та уже успела утащить одного птенца...

Сейчас в колонии все спокойно, поэтому иду дальше. До конца продумываю сегодняшнюю работу: снова надо проверить границы территории нескольких пар синиц и посмотреть их реакцию на разные типы песен соседей. Но сначала я хочу посидеть и просто понаблюдать.

Наконец прихожу на место. Иногда меня упрекают, что я слишком много времени затрачиваю зря, что надо ставить конкретные задачи и конкретно решать их. Но мне кажется, что необходимо сначала хорошо приучить птиц к себе, а себя к птицам, научиться смотреть на мир их глазами. Только тогда многое можно увидеть и понять. Большая синица — удивительно активное, легковозбудимое и в некотором смысле социальное, общительное создание: разобраться в ее жизни непросто.