Москва-матушка - Аркадий Крупняков

—      Обманул честного христианина по глупости своей. Когда успею передать просьбу Никите? И-их, рабская жизнь!

На взгорье Федька увидел консула и аргузиев. Они стояли у дороги. Консул был сердит.

—      Если господин ждет слугу — это негодный слуга,— грозно произнес он. — Дома за то будешь наказан.

Федька поравнялся с консулом и чистосердечно рассказал ему о разговоре с Иваном Булаевым. Все ожидали, что консул еще бо- .лее разгневается, но тот неожиданно коротко приказал:

—      Хорошо. Просьбу передай. Я обойдусь без слуги.

Федька на радостях гаркнул «спасибо» по-родному, не по-фряж­ски и, повернув коня, галопом пустился к мостку. Гам он осадил буланого и, крикнув все еще стоявшему у дерева невольнику: «Кре­пись братец,—еду в Сурож!» — умчался по пыльной дороге.

Ивашка поднял руку, чтобы помахать доброму человеку вослед, но тм^Ьц.очувствовал резкую боль в кисти. Оглянулся — за ним кой.

бегать хочешь?—сказал он. — Смотри, поймаем,

Му*..

Чец, даст бог, вырвусь, я те отплачу. Я те по- хшько караси, по и ерши водятся.

Глава пятая

В КАРАСУБАЗАРЕ

Ведь ты нашу землю знаешь. Наша земля войной живет.

Из письма крымского хана

БЕЙЛИК КНЯЗЯ ШИРИНА

о времен Ногая и до дней правления Менгли-Г'ирея ханство изменилось ма­ло. Жизненный уклад Золотой Орды полностью перенесен был в Крым и остался почти нетро­нутым. Как и двести лет назад, правят пять знат­ных родов, основавших крымский юрт. Ширины, Мансуры, Аргины, Барыны и Ялшавы — хозяева крымских земель, только они владеют вотчинны­ми уделами — бейликами.

Несметные табуны лошадей пасутся в степи, подданные знатнейших кочуют в пределах бей- лика и ждут приказа своего бея, чтобы идти в набег.

Только в дни нежеланного покоя татарин кое- как ковыряет землю. Главное дело его — война. Войной живут кочевники и оружейники, моло­дые и старые, богатые и бедные.

Хан — владыка правоверных—постоянно ду­мает о войне. При первой возможности он «са­дится на коня», объявляя поход. Властители бей- ликов собирают своих подданных и встают в войско хана под своим знаменем.

Бейлик князя Халиля из рода Ширинов очень

похож на все другие бейлики. Только одним отличается Ширин- ский удел —он всех больше и богаче. Ширин-бей сидит на первом месте в Диване', и его мудрые советы хан выслушивает со внима­нием и часто следует им.

Дворец в столице ханства Солхате, дворец в сердце бейлика Карасубазаре, летний дворец в Хатырше — ни один бей не имел такого богатства.

На месте, где стоит Карасубазар, когда-то был один стары» караван-сарай Таш-хан. Каменным двором прозвали его татары. Земли вокруг него не принадлежали никому.

Халиль первый угадал, какую пользу можно извлечь из этого места, если сделать здесь рынок. Так он и поступил.

Быстро оживились берега стремительной реки Карасу Халиль подновил крепостные стены, внутри крепости построил богатый дворец. Скоро рынок на Черной воде (Карасубазар) стал извест­ным рынком ханства. Оружейники, седельники, золотошвейникщ чеботари стали тоже селиться вокруг рынка — какой смысл ездить сюда издалека? Город рос не по дням, а по часам, благо бывшие кочевники невзыскательны к жилью и сляпать саклю для них дело двух-трех дней. Никто не следил за размещением домов — улицы получались узкими и кривыми. Даже в самое жаркое время года они были покрыты грязью, а осенью и весной развозило так, что правоверные должны были задирать шальвары выше колен, чтобы не запачкать дорогую ткань. Часто на улице можно услышать зна­комые всем жителям города крики «Ай-дама!» (Не проезжай!). Это кричат возницы со всех повозок при въезде на улицу, чтобы никто не заезжал им навстречу с другого конца. Если это случится, то ни разминуться, ни возвратиться назад повозкам будет нельзя.

По обеим сторонам грязной и вонючей дороги—сплошные за­боры. За высокими глиняными дуваламн скрывают правоверные своих жен от постороннего глаза.

* * $

Этой весной Халиль Ширин-бей заболел. Во внутренних покоях дворца князю было душно. Почти все время он проводил в летней спальне с широкими окнами. Перед низким, затянутым розовой прозрачной тканью окном был навешен тяжелый, синего шелка по­лог. Днем середина полога поднималась, и старый князь, раздви­нув золотистую бахрому, нашитую на края шелка, подолгу глядел во двор, где пели и танцевали его многочисленные жены и налож­ницы.

1 Диван (перс.) — Государственный Совет.

Вот и сейчас Халиль полулежит на обитой зеленым бархатом широкой тахте. Рассеянно смотрит в окно, а мысли далеко.

Более месяца уже, покинув Солхат, живет он в карасубазар- ском доме. И не болезнь тому причиной. Надо было оставить этого себялюбца — хана Менгли без мудрых советов, пусть узнает, на­сколько пустоголов его любимый сераскир Джаны-Бек, которого он приблизил к себе и которому верит. Может быть, вспомнит, небла­годарный, кем возведен на ханский трон его отец, Хаджи-Гирей. Ведь это дело рук отца Халиля — Тегене...

Хан Менгли, так же как и отец, долгое время опирался на бея из рода Ширинов. Но в последнее время зависть замучила хана. Приблизил к себе Джаны-Бека, отдал ему под начало все свое войско, слушает его глупые советы, Халилю чинит мелкие обиды. «Пусть теперь покрутится,— думает Халиль,— я не выйду из Ка- расу, пока не позовет».

А вдруг не позовет, вкрадывается в душу бея сомнение, вдруг надумает войной идти без Ширинова войска?

Погруженный в свои думы, Халиль не слышал, как отворились резные двери покоев и к тахте подошел юноша.

—      Селям алейкум, отец. Живи сто лет!

—      Алим! Какие вести ты принес мне, сын мой? — Холодные глаза князя при взгляде на юношу заискрились, потеплели.

—      Владыка правоверных могучий Менгли-Гирей-хан, да прод­лит аллах его жизнь, послал к тебе своего человека. Джаны-Бек его имя.

—      Это должно было случиться,— бей довольно улыбнулся.

—      Говорят, что Джаны-Б' ; беспощаден к тем, кто не выполня­ет волю властителя.

—      Знаю.

—      Прости меня, отец, но сердце мое в тревоге. Джаны-Бек едет не один. В его свите две сотни воинов. Я слышал, что не далее, как прошлой осенью, они, по приказу могучего Менгли, да будет благословенно его имя, убили Устамета, а его владения разорили.

Халиль сжал огромную руку в кулак и тяжело опустил на сто­лик. Жалобно зазвенели сосуды, Алим вздрогнул.

—      Что мне Устамет! Могу ли я равнять себя с этим трусливым шакалом. Если он погиб от меча Джаны-Бека — туда ему и доро­га. Таков удел всех слабых. Умерь свою тревогу, Алим, сын Шири­нов, и пора знать тебе — не боюсь я степного волка Джаны, не страшен мне и сам Менгли-хан! Запомни, сын мой, Менгли-хан властитель Крыма только тогда, когда этого хотим мы, знатные из знатных. У меня у одного больше воинов, чем у Менгли-хан.з, а доходы от соли, которыми живет владыка правоверных, не пре­высят и половины доходов моего бейлика. Приказы хана только тогда являются священными, когда они выгодны нам, но они не

/

стоят и хвостика нагайки, если не полезны бею. Я доживаю свои дни и ни разу не ходил на поклон к хану. Я хочу, чтобы и ты, Алим, когда будешь единственным хозяином бейлика, высоко держал го­лову. В тебе течет кровь Ширинов, ты всегда должен помнить это!

—      Мне удивительны твои слова, отец. Я всюду слышу и вижу, каким великим уважением окружено имя Менгли-Гирея. Да и ты сам, да умножит пророк твою мудрость, учил меня произносить имя владыки рядом с именем всемогущего бога.

Старый бей поднял руку. Крупный яхонт в перстне загорелся под солнечными лучами темно-красным светом. Издалека он был похож на большую каплю крови, вправленную в золото.

—      Посмотри на этот камень, Алим. Он драгоценен, тверд и хо­лоден. Эти свойства в нем неизменны. Но когда надо, он то горит, как солнце, то мерцает, как звезда. Мы, люди рода Ширинов, по­добны этому камню. Неисчислимы наши богатства. Неизмерима наша твердость и сила, но бывает пора, когда надо славословить ханов из рода Гиреев, да продлит аллах их дни, иногда приходит время, когда игрой приветливой улыбки можно сделать больше, чем ятаганом или копьем в твердой и бесстрашной руке... А теперь скажи, сын мой, откуда ты узнал о том, что к нам едет именно Джаны-Бек? — и Халиль устало откинулся на подушки.

—      Я сам видел его, ибо великий посол хана уже у нас в бей- лике и не позднее, чем завтра утром, будет здесь.

Халиль поморщился, словно от боли, натянул одеяло и глухим голосом приказал:

—      Скажи, чтобы великому послу готовили пышную встречу.

—      Я это уже сделал, отец.

—      Пусть для посла уберут комнаты во дворце.