Пожиратели логоса - Мила Бояджиева

- Молчи, Мой. Не подпускай его близко, нельзя. Скоро полночь. Тучи идут. Плохо будет чужому.

Фил задрал голову и увидел темную флотилию облаков, хищно двигавшихся к луне. Вскоре они проглотили бледный диск и волшебство померкло - погасло серебро, тьмою подернулась черная вода, умолк колокольчатый смех.

- Ты где, Тея? Эй, что случилось? - крикнул соглядатай, замирая от охватившего его страха.

- Уходи! Уходи! Тебе... нельзя... Уходи! - прозвучал прерывающийся слабый голос. Фил понял - девушка захлебывается, тонет! Он вскочил на камень, нависающий над водой и увидел, какой черной и страшной стала засасывающая воронка источника. В центре её, то исчезая, то выныривая, виднелась голова Теи. Пес бросил на Фила полный мольбы взгляд и жалобно всхлипнув, кинулся в воду. Он звал, звал на помощь! Теофил окаменел, парализованный противоречивыми порывами.

"- Я не смогу спасти ее! Это самоубийство. Хищный источник ждет жертв!"

"- Я не смогу жить, если позволю ей утонуть!"

Он бесконечно долго, целую вечность, твердил это заклинание, а когда рванулся вперед, оступился на скользком валуне, упал, сбивая локоть и не успев уберечь от удара голову.

Когда "спасатель" очнулся, в небе стояла луна, спокойно, как озеро на сцене театра, лежала водяная гладь. Ни девушки, ни пса не было и в помине. Стоило, наверное, вздохнуть с облегчением и принять любую вполне оптимистическую версию - девушка ушла, девушки вообще не было промелькнувшее видение - плод неокрепшего после малярийной горячки сознания. Но Теофил заклацал зубами и сжался в комок - то, что видел он, что переполняло сейчас ледяным ужасом его мозг и дрожащее тело, можно было выразить лишь словом СМЕРТЬ. Он рванулся в чашу, что бы навсегда покинуть эти места.

- Знаешь что мучает меня больше всего? - рассказчик устремил на Севана мрачный взгляд: - Даже в самом искреннем признании, я не могу определить наверняка, куда так стремительно рванулось мое тело - к озеру, чтобы вырвать из взбесившегося водоворота девушку, или прочь - в спасительную тьму леса. И почему я упал? Ведь не нарочно же? Или все же... Ах, ты не веришь... Я не выдумываю, клянусь... Иногда я знаю точно, знаю со всей последней убежденностью, что не отступился бы, если даже из меня по капле выпускали кровь... Я знаю - было мгновение, когда я не думал о собственной шкуре, я рвался спасти ее...

- Верю. Ох, как хорошо я понимаю тебя, герой. Печальный конец вышел у твоей сказки, - Севан улыбнулся с горьким сожалением, сжал руку Фили и повернул к себе ладонь:

- Ну-ка, глянем на предначертания судьбы.

- Ты и в хиромантии разбираешься? - Филя протянул обе руки. - У меня на правой и левой рисунки сильно не сходятся.

- Я так, маленечко что-то секу, - Севан присмотрелся к линиям и с улыбкой сложил ладони больного. - Порядок! Жить будешь. А способности у тебя экстраординарные зафиксированы. Глубокая линия воображения.

- Благодарю, - кривя губы, выдавил Теофил. - Намек понял.

- Крепись, парень, - Севан поднялся.

- Ты прав... Мне надо отдохнуть. Спасибо, что заехал. Захлопни за собой дверь, - повернувшись к стене, Филя уткнулся носом в пыльную диванную спинку. - Стыдно, стыдно, ой, как же все хреново у тебя выходит, Моцарт... И холодом пронизывают мозг наступающие в с металлическим лязгом слова... Никелированной луной.., ой... ой... вещь, вещь...

Никелированной луной

ландшафт очерчен жестяной,

сквозной, холодный и зловещий.

охвачены молчаньем вещим

бессмысленные стынут вещи.

Души не видно ни одной.

Во всяком случае живой.

лишь Торичелли пустотой

металл отточен ножевой.

Лишь грязь бестрепетно сверкает.

Два цвета - измеренья три.

И все. И лучше не смотри,

как в переулках до зари

глазищ голодных упыри

с округи четкой не спускают.

И вот он - черный, черный дом.

И в черном зале в доме том,

под черным чертовым сукном

пречерный-черный гроб таиться.

А в нем, о Боже правый, в нем...

Не надо! Не хочу! Потом!

Нет, нет! ведь это только сон

мерещится, морочит, снится!...

Как бы не так! Взгляни в окно:

никелированной луной

ландшафт евклидов жестяной...

Молчи, не смей пошевелиться.

Покуда сам ещё живой,

замри, попробуй притаиться...

16

- Моцарт, друг ты мой сердечный... Н-да... Дразнила шпана дворовая Трошина Моцартом. Витька Игнатов - вундеркинд местный их науськал. Игнатов в музыкальной школе учился, где преподавала мать Трошина и, видать, сильно Витьку достала. Наплел он всем, что Теофил Амадей Моцарт враль и колдун, который будет отравлен другом... - откинувшись на спинку кресла, человек взял со стола листок: - Нет, не колдун он, душа светлая. Вот послушай, как проникновенно пишет:

... Искуситель себя самого, самодеятель, воображатель

самовольного мира среди самых невольных миров

я сквозь скрежет зубовный, сквозь жуткую тяжесть скрижалей

Пробиваюсь, расту, добиваюсь всамделешних слов.

Отбиваюсь от рук мускулистой, скуластой эпохи,

через охи ахи и хохот влачусь и лучусь,

И, дай Бог, достучусь наконец до искомого Бога,

И, в конце-то концов, понимать и любить научусь.

- По-моему, впечатляет, трогает, цепляет чем-то. Хотя, у Беллы Ахмадуллиной, ясно, покруче будет.

Человек за большим начальственным столом в солидном кабинете, захлопнул папку. Крупный пузатый добряк с мягким бульдожьим лицом и русым чубом, старательно зализанным кверху, был, разумеется, Николай Дмитриевич, а в папке содержались листки с отпечатанными на машинке стихами. Посвящались они, в основном, все некой ВК и сопровождались рисунками симпатичной мышки. Рисовали мягким фиолетовым "шариком" - мышка танцующая, мышка мирно спящая в лукошке, мышка испуганно кутающая в шубу довольно аппетитно обрисованный бюст. Да и под балетной юбочкой, задранной хвостатой танцовщицей виднелся соблазнительный треугольник. Мышка или белка. Хвост, во всяком случае богатый, беличий, а мордочка глазастая и кокетливая. Рисовал Филя и стихи писал он же.

Курносая красотка в строгом костюме солидной секретарши молча ожидала, пока шеф изучит доставленные материалы. В кресле она расположилась изящно, не забывая о том, что закинутые одна на другую стройные ноги открывали плохо скрываемую задравшейся "мини" перспективу, в которую не без удовольствия устремлялся взгляду шефа.

- Здесь все, что удалось найти. Тетрадка Избранного, подготовленного, похоже, для отдельного тома, поэмы, разрозненные рукописи, посвященные даме сердца. Послания всякие в отрывках, - отчиталась секретарша.

- То есть - все наследие?

- Полагаю, основной массив. Он дал на чтение Евгению Ухову - торговцу книгами, тот передал мне. Я представилась вашим секретарем и намекнула, что школьный друг желает помочь Трошину с публикацией. Выходит вам понравилось?

- Что ж, несколько коряво по языку, но трогательно, гуманно. "Не косите лебеды, не косите! Не носите вы гробы, не носите!" Про Афган, похоже. Может и про меня... "А друга нет, и нет кому соврать, что б плюнул в морду мудрый, старый друг..." Щемящая нота человеколюбия. - Тон был уверенный, но на лице Николая оставались сомнения.

- Значит, поможете? - Оксана, пришедшая на должность секретаря после курсов менеджмента, вынашивала мечты о карьере журналистки и ревниво относилась к чужому литературному успеху. - А я-то полагала, сейчас время такое, что настоящий талант сам пробьется. Тем более - не конъюнктурщик. Трошин горд, спонсоров не ищет, в издательства не суется. Дайте ему возможность пробиться самостоятельно. Я прочла почти все. Нормально, в общем то... Пафос архаический, профессионализма не хватает, рифмы дубоватые, взаимствования сплошные... Спасибо хоть без матерщины и свежесть чувств есть. Женщины её в любовной лирике ценят, но для серьезного творчества этого маловато. Это мое некомпетентное мнение. Вам конечно, виднее, Николай Дмитрич, - она робко взглянула на шефа.

- Нет, как хочешь, а талант чувствуется! Или что это там - не знаю. Послушай, как пробирает:

Разверзаются ада врата

И уже никого не найти,

кто бы спрятал младенца Христа

под рубахой на потной груди...

Чтение прервал телефонный звонок. Николай снял трубку и коротко распорядился :

- Пропустите, - затем улыбнулся девушке: - Вот, Ксюшенька, он и пожаловал. Легок на помине. Интуиция творца, приобщенного к таинствам...

17

Девушка грациозно распахнула массивную дверь перед визитером. Поэт визуальное впечатления производил не сильное и сложившемуся у неё образу пламенного женолюба не соответствовал. Правда, бинты, перехватившие куст ржаных кудрей, придавала харизме нечто героическое, а может и хулиганское. Любезно ответив на приветствие визитера, секретарша выскользнула в приемную.

Филя огляделся, кривясь то ли от боли, то ли от зависти:

- Пышно устроился. Апартамент класса люкс. А это что!? Отдай сейчас же! - увидев на столе свои рукописи он попытался выхватить их прямо из-под начальственной руки, но Николай успел сгрести листы в ящик стола и животом придавить его.