Ходи осматриваясь - Вадим Григ

Мысль о слежке поначалу показалась мне весьма потешной. Но проделав еще парочку рискованных перемещений, я уже больше не сомневался: «Фольксваген» увязался именно за мной. Только вот зачем? И главное — кому это понадобилось? Слегка обеспокоенный, я помозговал немного, но вскоре оставил попытки отыскать смысл в абсолютной бессмыслице. Потом стал прикидывать, как посмотреть номер, однако в густом потоке сделать это было нелегко. К тому же мой — реальный или воображаемый — преследователь, будто угадав мои мысли, больше не приближался и до самой развилки сохранял дистанцию в две-три машины. Наконец я свернул к Мичуринскому, и, когда подъехал к арке, серый перескочил в крайний правый ряд и проследовал мимо, закрывшись попутной вереницей автомобилей.

Пронырнув арку, я поспешно припарковался и выбежал на улицу. Постоял, повертел головой, но конечно же ничего не углядел. Чертыхнувшись, возвратился к машине, включил сигнализацию и, прежде чем войти в подъезд, почему-то настороженно осмотрелся вокруг.

Наверх я поднялся все еще озабоченный мыслями о несуразном преследовании. Но все как-то разом отступило, когда я увидел это бледное лицо — оно как будто с немым укором взывало: мне бы твои заботы! Мила отворила дверь, взглянула на меня заметно потемневшими синими глазами и безжизненно сказала:

— Спасибо, что пришел.

Мы прошли в погруженную во мрак гостиную. Она зажгла свет. Я никогда еще не видел ее такой пришибленной. В джинсах, в темной просторной рубахе, с собранными в «конский хвост» волосами она выглядела маленькой девочкой, на хрупкие плечи которой навалили несоразмерно тяжелую ношу. Я поглядел на синие круги под глазами и ворчливо спросил:

— Ты что, совсем не спала?

Она устало пожала плечами и отмахнулась.

— Не обращай внимания. И не будем обо мне, ладно?

— Ладно, — подчинился я. — Но так тебя надолго не хватит.

— Насколько надолго? — вырвалось у нее. — На месяц? На три? На год? — Она замолчала и, совладав с собой, сказала потише: — Прости. Я что-то действительно не в себе. Но так гнетет эта дремучая неопределенность. Правда, сегодня меня наполнили оптимизмом. Понимаешь, утешили: мол, его точно нет ни в больницах, ни… — она поежилась, — ни в моргах.

— К тебе уже приходили? — сообразил я.

Да, к ней приходили — из милиции, сегодня. С уймой, наверное, рутинных вопросов: об атмосфере в семье, о друзьях, родных и просто знакомых, о душевном и духовном состоянии Бориса. Интересовались, общий ли у них денежный вклад и не было ли у супруга отдельного счета. Намекали — деликатно, с увертками, но достаточно прозрачно — на возможное наличие у него некой интимной связи на стороне. И настоятельно рекомендовали ничего не утаивать — для пользы дела.

— А что я могу утаить? — глухо, будто про себя произнесла она, опустив голову. — Что я знаю? Я ничего не знаю вообще. Даже про то, что у него какие-то серьезные проблемы на службе, впервые услышала только сегодня. О них тебе что-нибудь известно? О том, что он намеревался бросить работу — любимую работу?

— Что-то вроде того, — признался я. — Я был недавно в издательстве. Но это ничего не значит. С таким шефом ни один нормальный человек не уживется.

— Теперь скажи еще, что и я такая жена, с которой ни один нормальный…

— Ну зачем ты так, — запротестовал я.

— Понимаешь, я сегодня целый день рылась в его вещах. Они просили — нет, даже обязали — тщательно все перебрать. И сообщить незамедлительно, если наткнусь на что-нибудь необычное. На любую мелочь, которая выходит за рамки моих представлений о муже. Это так противно. Ищу и боюсь напороться на что-нибудь… что-нибудь…

— Но это действительно важно, — опять не дал я ей договорить. — Я и сам собирался попросить тебя покопаться в его хозяйстве. Вдруг и вправду попадется нечто примечательное — какие-нибудь письма, записи, фотографии.

— Фотографии? — Она уперлась в меня подозрительным взглядом. — Ты что-то скрываешь?

— О, черт! — выругался я. И покривил душой — ничего, мол, я не скрываю. Вдохнул полную грудь, помолчал и, взяв деловой тон, продолжил: — Если на что-нибудь набредешь, очень прошу — посвяти сначала меня.

— Зачем тебе это?

— Я тоже кое-что предпринимаю — со своей стороны. Ищу. И может, у меня получится быстрее, если повезет.

— Странно, — обронила она. Губы ее скривились и дрогнули.

— Все-все-все, — решительно возгласил я. — На сегодня хватит. Не нужно больше зацикливаться. Я сейчас поволоку тебя на кухню и заставлю — если понадобится, силком — что-нибудь проглотить.

— Извини, бога ради. Я даже не спросила: ты, наверное, не ужинал?

— Да нет, — усмехнулся я смущенно, — меня-то как раз покормили. Но вот от крепкого чая не откажусь.

Она кивнула, тяжело поднялась с софы и покачнулась, — точно корабль, потерявший устойчивость. Я даже испугался — не упала бы! — и шагнул к ней, простерев руки. Но она отстранилась, помотала «конским хвостом» и, тихим голосом молвив: «Погоди пока здесь. Я сейчас…», удалилась на кухню.

Я решил дать ей немножко побыть одной и собраться. Прислушался. Как будто бы все в порядке — прошумел кран, звякнула посуда. Хотелось курить, но у них было не принято дымить в гостиной. Я встал, сунул в рот незажженную сигарету и заходил по комнате. Глаза задержались на телефоне. Помешкав, я подошел к нему, поднял трубку и отстучал цифры, которые уже крепко зацепились в памяти. И смешался, услышав сочное: «Алло!»

— Это я, — отозвался я бодрым голосом. — Вот звоню — насчет повторения… Вы надумали?

— А-а… — Последовала мертвая тишина. Потом как-то безучастно сказала: — Знаете, все было действительно очень хорошо. Но… продолжать, наверное, не стоит.

Теперь уже я протянул:

— А-а… — И глупо брякнул: — Вы так думаете?

— Да. Мне кажется, так будет лучше.

Я неожиданно сильно расстроился. Но меня хватило не выплеснуть подступившее к горлу огорчение — я судорожно проглотил его и ровно пообещал на прощание:

— Я еще позвоню.

Из кухни донесся протяжный посвист чайника. Я поплелся туда. Мила подняла голову, окинула меня внимательным взглядом и поинтересовалась:

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, — буркнул я. — Ерунда.

Потом я вспомнил о своей миссии утешителя и встряхнулся. Извлек из кейса неиспользованную коробку конфет. Мы засели за чай. Я тужился отвлечь ее — и себя, быть может, — от неприятных раздумий. Но тщетно. Это походило на беспомощные попытки лекаря разговорить тяжелобольного пациента. Одного я все-таки добился: заставил ее пожевать пару кусочков сервелата и запить чаем с шоколадкой.

Ушел я измочаленный — и физически и душевно. Подойдя к машине, поднял глаза на окно гостиной и кухни. Они уныло темнели, слепо отражая висящий напротив фонарь, — она повсюду погасила свет.

7

К утру подспудная мысль заявиться на похороны вызрела в твердое намерение. Я позвонил Саше.

— Опережаешь, — засмеялся он, услышав мой голос. — Не терпится, да? Как раз собирался связаться с тобой. Только что говорил с ребятами: не было их в Казани, ни твоей Тамары, ни покойного олигарха. По крайней мере, в последнюю неделю. Ну как, озадачен?

— Пожалуй, нет, — сказал я. — Даже не удивлен, чего-то подобного и ждал.

Я бегло описал вчерашние события, обойдя лирико-эротические моменты, и признался, что собираюсь в Облатовку. Нелепая слежка его изумила, и в точности, как накануне, он пробормотал:

— Чушь собачья. — Потом усомнился: — Если тебе не померещилось.

— Не померещилось, — возразил я. — Пока что манией преследования не страдаю.

— Ладно, не кипятись. Только вот, знаешь, все это может не иметь никакого касательства к исчезновению твоего приятеля. Рыльце у них у всех в пушку, им внимание прессы ни к чему. Отсюда и выход на твоего главного, так сказать, превентивные меры самозащиты. И идиотский «эскорт»…

— И выдумка про командировку? И это заявление с того света? И скоропостижная смерть Вайсмана?

— Согласен, — остановил он меня, — туману действительно много. Но нырнешь в него — неизвестно, где вынырнешь. Может оказаться: очень даже далеко от твоего Бориса. Ну а эти похороны, по мне, вообще дело зряшное. Чего ты надеешься вызнать?

— Не знаю сам. Покручусь — посмотрю…

Дорога была необременительной. Помаявшись немного в привычных заторах, я выехал на Кольцевую и уже через пятнадцать минут свернул на Минское шоссе, где стало повольготнее. Автострада на удивление оказалась не очень загруженной, мне даже удалось включить пятую передачу. Я позволил себе расслабиться и ровно катил по серединному ряду, без лишних маневров и дерганья. Размеренное движение действовало успокоительно. Удручало только небо: оно пучилось непроглядными тучами, которые, как смольный дым от бушующего где-то вверху пожарища, причудливыми клубами грузно нависали над горизонтом. Который день грозило дождем, и — по закону подлости — ливень мог грянуть совсем не ко времени.