Время Надежды (СИ) - Катерина Ректор

Бррр. Не могу прогнать мысли о том, что рано или поздно придется отсюда спускаться.

Сижу на этом проклятом стульчике, будто приклеенная. Кажется, сейчас ножки подломятся, и я попросту рухну с него, скачусь с лесов и тяжело шмякнусь на землю.

Видимо, судьба мне подкинула испытание. Чтобы не расслаблялась, пока Габи страдает.

Но кое-что меня радует: многие из тех, кто выделывался перед Йергеном, оказываются на верхних ярусах или, напротив, под нами, где встречающих толком не видно, потому что ты вровень с толпой. Закусываю торжествующую ухмылку.

А потом сникаю: что делать?

Сидеть на этом кошмарном насесте и глазеть, как площадь заполняется нарядной толпой? Здесь собрались напыщенные индюки, ничего не знающие о жизни… А где-то там Черный дом, и в нем моя Габи. Так близко, и по-прежнему так далеко. Я теряю драгоценное время. Мне хочется сбежать отсюда, и как следует все осмотреть. Шмыгнув носом, зябко кутаюсь в принесенное из мастерской одеяло.

- Зачем впустую сидеть? Можешь тоже что-нибудь набросать, - вдруг предлагает мне Йерген, оторвавшись от зарисовок лиц из толпы. Протягивает запасную дощечку, потом дорогой лист пергамента, и последним сует мне в руки обернутый в лоскут черный мел.

- Эй, полоухий, ты че!?

- Бабы же не рисуют!

Раздается откуда-то сзади и сбоку. Не отрываясь от наброска, Йерген лишь плечом дергает.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- Отвяньте, Рокус, Бим. Я эльф, и поступаю как нам эльфам привычно. Моя рабыня рисует. Ваши могут не рисовать. Хотя, о чем это я… У вас вообще нет рабынь. Потому что вы все жалованье спускаете на петушиных боях.

- Чтоб у тя уши отпали. - Выплевывает Рокус, но тему не развивает.

Бим отмалчивается. Его изможденный, в обносках пожилой раб с завистью посматривает на меня.

Рада, что художники погрузились в молчание. Слышен лишь скрип черного мела. Каждый хочет успеть набросать как можно больше портретов и сцен. Лучшие оживут в красках и будут проданы за хорошие деньги.

Я слишком растеряна, чтобы сосредоточиться на вверенной мне дощечке. Чувствую, как подпитываюсь общим волнением. Тревожное ожидание поднимается над толпой, словно невидимый пар, который всех обволакивает.

Смотрю на господ, о которых слышала множество сплетен.

33

Вон тот сухощавый мужчина, должно быть, мастер Ватабэ, о решениях которого судачат на улицах. Наместника Келебана Анэстея, равно ненавидимого и любимого, еще нет. Иначе бы все перед ним пресмыкались. Из пары его сыновей маляры узнали старшего. На рынке о нем и думать забыли, а, нате вам, прибыл из Герры, в Турнире участвует, сватается к старшей дочери короля… Здоровяк, нацепил позолоченный церемонный доспех. Выглядит в нем металлической глыбой. Расселся на огромном коне, тешит свое самолюбие. С задранным забралом на расстоянии не видно лица.

От кого защищается этот Гордиан Анэстей? За цену надетой на него груды железа можно несколько лет кормить большую деревню.

Я чувствую отвращение, смешанное с брезгливостью. Словно во мне две разных девушки, вроде сестер-близнецов. Одна обожает сплетни торговок, истории о любви и разглядывать платья. А другая… В душе другой пылает черным пламенем ненависть.

Ненависть к кроммам и к продавшейся им знати. Ко всем этим напудренным подлецам. Из-за их жадности мы потеряли свободу. Они лишили души Восьмигорье, когда изгнали с нашей земли чудодейство. Когда в страхе разъехались эльфы, флопсики, карлы и веды…

Эти вот, из Серого замка, отобрали у меня всех и все! Родителей, Габи, свободу.

Сейчас они деньги гребут. А простой люд скован рабскими цепями и задушен поборами.

Подлецы. Живут себе жирно и даже не знают, как страдают внизу. Каково это, спать в выстуженном за зиму доме, каково не знать, чем накормить малышей, каково трудиться с рассвета и многим, многим после заката. Не владеть ни телом, ни жизнью. Ничем…

Ждут своего короля-кромма, нарядные и напомаженные. Как тот крашеный щеголь, что крутится вокруг сына наместника. Прислуга шныряет в толпе, разносит горячие напитки, закуски. Вдруг замерзнут, бедняжки.

Мой пустой желудок сжимается. Я чувствую себя еще более озябшей и злой.

- Это все сырость. - Йерген будто мысли читает. - Возьми, там для тебя краюха в ларе. Я не голоден.

Кусок вчерашнего хлеба - чистое наслаждение. Откусываю крохотные кусочки и медленно жую, глазея на наряды придворных. Столько роскоши в жизни не видела… Должно быть, платья скроены по альбомам с последней кроммовой модой. Много бархата, лоснящихся мехов, золота и серебра. Я выискиваю знакомое лицо - леди Ровенну. Она в шатре-беседке, в обществе других знатных дам. Неузнаваемо строгая без рыжего парика. Ее черное платье на удивление скромное, лишь по краям отделано норковыми полосочками.

У меня дощечка и мел, надо начинать рисовать. Пробую набросать портрет леди Ровенны, но получается совсем не похоже. Потом мое внимание перетягивает огромный остолоп на коне. Гордиан Анэстей переговаривается с мастером Ватабэ. Смотрящий выглядит озабоченным, крутится, отсылает с приказами слуг. Я злорадно думаю: что-то у них происходит не так.

Думаю нарисовать Гордиана Анэстея, но его доспех очень сложный. У меня получается некто ракообразный, вроде лобстера. Его конь едва краше детских каракулей.

Вспоминаю, как Габи стянула у Йергена палитру и клок пергамента. Намалевала на нем что-то расплывчато-розовое, вылезла краской на стол. Остатки красок на палитре она безнадежно испортила, намешала из них бурую массу.

Меня всегда это изумляло - столько разных цветов, каждый прекрасен по-своему. Но собираешь их вместе, и получается нечто противное. Точь-в-точь содержимое выгребной ямы. Почему так?

Глядя на счастливую Габи, я решила, что Йерген не станет ворчать, если увидит, что малышка потратила краски не зря. Ведь она изобразила что-то симпатичное и узнаваемое. Осталось только выжать из ее клякс нечто понятное. Поэтому, я предложила:

- Ну давай, контур хоть нарисуй. Хозяин должен узнать, что ты нарисовала. Да и я - тоже.

Габи смотрит на меня блестящими глазками:

- Кирстен, ну почему ты ничего не понимаешь? Я ведь рисую влюбленность!

Я улыбнулась, не найдя, что сказать.

Гордиан 7

Мне хочется вцепиться брату в горло. Сшибиться конями, наброситься на него, уронить, и рухнуть сверху, придавив усиленным доспехами весом. Как куклу трясти и стучать о землю башкой. Сволочь! Гнида! Это он! Он сделал!

Но отчего не довел до конца? Рука дрогнула?!

Неспокойная жизнь в Герре научила подобию самообладания. Цежу сквозь зубы:

- Что. С ним. Стряслось?

Филипп