Семья Наливайко - Федор Кравченко

— Вот и хорошо, что встретились, — сказал он, привычно подкручивая кончики черных усов. — Не в контору ли поспешаешь?

— Почтальона ищу.

— Ищи ветра в поле… — с присвистом произнес Ворона. — Чарочку где-нибудь перехватил и отсыпается. А ты, видно, письмеца ждешь?

— Как же не ждать?

— Я вот не жду, — вздохнул Ворона. — Да и тебе от Андрея-то не дождаться весточки нынче. Ох, чует мое сердце, что несдобровать нашим хлопцам… Несдобровать…

— Типун тебе на язык! — озлилась Катерина Петровна. — Еще и в самом деле беду накаркаешь.

— Сам душою болею…

Катерина Петровна не хотела задерживаться и тем более говорить о том, что ее постоянно угнетало. Вспомнив, что Ворона искал ее, она уже по-деловому спросила:

— Ну, что там у тебя, Александр Иваныч? Опять с председателем не поладил?

— Черт с ним поладит… Придирается… А тут еще и Пахомов сподличал…

— С чего бы это? Он — добрый старик.

Катерина Петровна недоверчиво отнеслась к словам Вороны, так как хорошо знала ветеринара Пахомова, работавшего в «Луче», как утверждали местные люди, со дня основания колхоза. Старик очень расстроился, когда ему сказали, что среди эвакуированных украинских колхозников находится «свой» ветеринар. Увидев Ворону, он невольно пришел к выводу, что «такой» вытеснит его, старого ветеринарного фельдшера. А тут еще сам Ворона распустил слух, будто он ветеринарный врач, да еще и со «стажем»… В колхозе «Луч» даже в довоенное время нечего было делать двум ветеринарам, так уж — теперь наверняка придется уступить место более молодому, к тому же довольно прыткому ветеринарному врачу…

Катерина Петровна понимала, что Пахомов боится за свое «место», но и мысли не допускала, что он может «сподличать». Она вспылила, когда Ворона, вздохнув, с унылой усмешкой повторил: «Да, добрый…» Догадавшись, что Катерина Петровна не намерена затягивать разговор, Ворона прибавил жалобным тоном:

— Этот самый Пахомов при всех назвал меня фальшивым. И будто от него исходит требование перевести меня в скотники.

— Так ты ж и есть фальшивый! — засмеялась Катерина Петровна. — В Сороках-то все знают, что с тобой было, Александр Иваныч…

Ворона, нервно сузив глаза, пристально посмотрел на Катерину Петровну.

— Так, может, это от тебя слух пошел… будто я вовсе и не ветеринар?

— Какой там слух? Я слухи не распускаю, Александр Иваныч. А на партийном собрании высказалась…

— На партийном собрании? И что ж ты про меня там сказала?

— Да то, что все наши Сороки давным-давно знают. Не доктор ты, Александр Иваныч. И даже не фельдшер. Пахомов — опытный и еще трудоспособный. А двух ветеринаров держать накладно…

Ворона побагровел, в притененных густыми бровями глазах вспыхнула злоба. В эту минуту вспомнил он все, что когда-то произошло в Сороках. Сын Катерины Петровны — Роман беседовал с бывшими фронтовиками, а после заявил в райкоме партии, что в царской армии Ворона был санитаром, а в Сороках начал выдавать себя за «доктора». Роман Наливайко доказал, что во время революции Ворона присвоил себе чужую форму. И в документе, которым он ввел в заблуждение односельчан, написано не Ворона, а Воронов, и не Александр Иванович, а Алексей Иванович…

После этого бывший «доктор» Александр Ворона стал даже не ветеринаром, а скотником. В дни эвакуации ему опять повезло: вернули на прежний «пост». И он, по всей вероятности, одолел бы Пахомова, если бы Катерина Петровна не вмешалась…

— Выходит, что все от тебя исходит? — тихо, хрипнущим голосом спросил Ворона, продолжая глядеть ненавидящими глазами на свою бывшую соседку.

— Ты о чем? — недоумевала Катерина Петровна.

— Может, это ты посоветовала опять в скотники меня произвести? — с трудом подавляя гнев, уточнил Ворона.

Катерина Петровна с горькой усмешкой покачала головой.

— Эх, Александр Иваныч… Сколько лет учим тебя жить по-советски, а ты все свою линию гнешь. Не видишь, что в пропасть катишься. Ну, чего ты так вызверился? Я же хочу, чтоб тебе лучше было.

— Чтоб мне лучше было?! — с деланым смехом воскликнул Ворона. — Ну, дай и тебе бог счастья! И сынкам твоим долгой жизни желаю… А за Романа твоего век буду бога молить…

Он говорил с откровенной издевкой. Катерина Петровна, схватила его за локоть:

— Опомнись, Александр Иваныч! Такая беда на нас всех надвинулась, так зачем же еще нам — меж собой — враждовать? Вдумайся, что я говорю. Ты ж фальшивым ветеринаром и в «Луче» стал. А зачем это тебе? Поработай в коровнике как следует, покажи себя в деле, Александр Иваныч… Та мы ж тебя на руках будем носить…

Катерина Петровна с такой ясной, доброй улыбкой смотрела на Ворону, что он не выдержал взгляда ее светлых, синеватых глаз и отвернулся.

А в следующее мгновение ей уже было не до Вороны — впереди показалась знакомая фигура однорукого почтальона. Словно молодая девушка, подлетела Катерина Петровна к нему, протянула руку. И вся засияла, когда почтальон, улыбаясь, вручил ей сложенное треугольником письмецо.

— Ох, Петрусь… сыночек родненький… — шептала Катерина Петровна, узнав почерк того самого сына, с которым больше всего любила беседовать. И сейчас она, читая письмо посреди улицы, как бы разговаривала с Петром. — Голубок ты мой ласковый… Под пулями да под бомбами о маме своей тревожишься. Да я же вся… вся благополучная… Только б с вами, мои дорогие сыночки, беды не случилось…

Почтальон уже отошел. Катерина Петровна поискала глазами, с кем бы поделиться своей радостью. И в эту минуту она, словно самому близкому другу, доверила Вороне то, о чем «под большим секретом» сообщал ей сын-танкист:

— За одно сражение Петруся орденом наградили. А еще был такой бой, за который могут будто бы и в Герои произвести…

— Отчаянный он у тебя, — без особого восхищения произнес Ворона. И тут же добавил, стараясь заглянуть в письмо: — Ну, и мой Костя не посрамит нашу фамилию. Хоть и моложе Петра, а тоже хоть с кем потягаться может… Отважный, одним словом, хлопец…

Катерина Петровна покивала головой, как бы соглашаясь с Вороной, но думала она все же не о Косте, а о своих сыновьях. Прислонившись спиной к забору, она еще раз — громким шепотом — перечитала письмо от Петра. И Ворона с удивлением слушал нежные слова, которыми начиналось и которыми заканчивалось письмо танкиста Петра Наливайко.

«Ишь, как разнежился на войне, — думал Ворона, прислушиваясь к радостному шепоту Катерины Петровны. — А тут и простого «здравствуй» не доходит от сына. Один-единственный и тот написать не может. Она радуется, а тут хоть волком вой».

И, злясь, безотчетно ненавидя седую, счастливую женщину, Ворона побрел к скотному двору.

Почему-то вспомнилось сейчас, как Сидор Захарович говорил Пахомову, что никто не искал Ворону, что тот, мол, сам прилип к колхозу. Пахомов сказал смеясь: «Так он же, коли так, не ветеринар, а овод».

И скотник Кругляк, подхватив это слово, начал трунить над Вороной, говоря, что нельзя подпускать овода к коровам. Ворона, дескать, и в скотники не годится…

«Надо было мне в Сороках остаться», — заключил Ворона, представив свою дальнейшую жизнь в «Луче», где, как ему казалось, окружают его «лютые враги».

И хотя никто больше не придирался к нему, а Сидор Захарович начал даже похваливать его, как скотника, душа Вороны не смогла обрести равновесие. Работая в коровнике, он испытывал жгучую ненависть к Катерине Петровне и ее сыновьям. Однако, чем сильнее было это чувство, тем крепче сковывал его страх при виде бывшей соседки.

Сидя у себя в комнате, где даже в ясный солнечный день было сумеречно, Ворона чуть приоткрывал засиженную мухами занавеску и с ненавистью смотрел на улицу. Утром и вечером появлялась там торопливая Катерина Петровна.

«Чтоб тебя парализовало, — думал он, возмущаясь даже тем, что эта пожилая женщина не утратила былого проворства. — Чтобы ты туда пошла, а назад не вернулась». И ему было совершенно безразлично, куда именно шла Катерина Петровна, — главное, «чтоб не вернулась». Но она шла в поле, и еще более оживленная возвращалась домой. Шла в колхозную контору и опять спешила домой, как девушка. Другие пожилые женщины давно жаловались на ревматизм и еще какие-то свои особые болезни, а эта и не старела, и не болела.

«Подсыпать бы тебе какого-нибудь вредного порошку в борщ, — мысленно язвил Ворона, — чтоб ты и до отхожего места не добежала. А то можно и покрепче средство найти для тебя…»

Однако, повстречавшись с Катериной Петровной на улице или в колхозной конторе, он начинал заискивать.

Однажды даже поблагодарил ее за то, что она «пристроила к делу» его… Катерина Петровна простодушно рассмеялась, когда Ворона, улыбаясь, сказал ей спасибо…

— Видишь, нынче-то и сам доволен, — проговорила она. — Человеку и в беде легче, коли у него совесть чистая. Что ж, старайся… Старайся, Александр Иваныч… Колхоз в долгу перед тобой не останется…