Лягушка (Повесть и рассказы) - Лариса Евгеньева

Спиридоша была, и в то же время ее как будто бы и не было. Это было говорящее, шаркающее подошвами и тяжело дышащее пустое место. И лишь однажды Спиридоша взбунтовалась, да так, что класс поднял глаза от промокашек с чертиками, от тетрадок по английскому (следующий урок) и от самых разных книжек, которые не прятались на коленях, а лежали прямо на партах, и с любопытством воззрился на Спиридошу. Вернее, и не на Спиридошу даже, а на Славика: чем это он так ее допек?! Никто не слушал ни Славика, бубнящего, спотыкаясь, теорему, ни Спиридошу, подсказывающую ему так же монотонно; сонливость и безразличие настолько овладели всеми, что никто даже не пытался выручить Славика, да и он не ждал подсказки — так или иначе, но его трояк никуда от него не денется; никто не слушал, как Спиридоша стала скучно бубнить намертво застрявшему Славику сто раз уже говоренные слова, а он откликался с привычной сонной ленью:

— Да учил я… учил…

Спиридоша, поставив точку вместо отметки и пообещав спросить Славика в следующий раз, медленно повела ручку вдоль фамилий, выбирая следующую жертву; Славик брел к своей парте, помахивая дневником. Все застыло в сонной одури. И тут неожиданно для себя Славик по-бабьи вздохнул и с интонациями тети Люси в голосе сказал:

— Господи! Когда уж вы на пенсию-то уйдете!

Этих слов, как выяснилось впоследствии, не слышал никто, но зато их услышала Спиридоша, а Спиридошу уже услышали все. Хрястнув кулаком по столу, Спиридоша вскочила и крикнула неожиданно сильным и звучным голосом:

— Не-ет! Не дождетесь! Меня вынесут отсюда вперед ногами!

Класс дернулся, словно под током, и все глаза уставились на Спиридошу, но она внезапно обмякла, словно большая резиновая кукла, из которой выпустили воздух, и, опустившись на стул, прежним шелестящим голосом сказала Славику:

— Ленивец… останешься после уроков…

— Ленивец на дереве живет, ленивец животное, а я человек, — привычно парировал Славик.

— На дереве… — то ли удивилась, то ли подтвердила Спиридоша.

Она упорно называла лентяев ленивцами, и это тоже знали поколения ее учеников.

— И вообще, — добавил Славик под смешок класса, — у меня подозрение на язву. Я не могу оставаться после уроков. Мне надо питаться регулярно.

После шестого урока Спиридоша пришла в класс, уже одетая в пальто, и забрала Славика к себе домой, пригрозив, что иначе четвертной тройки ему не видать, как своих ушей. Проще, конечно, было пойти на попятный и заявить Спиридоше, что подозрение на язву всего лишь хохма, а не тащиться к ней домой, пить там чай с вареньем и, сваливаясь от скуки с кресла, слушать нудные объяснения, но Славику отчего-то сделалось совестно. Была в Спиридоше какая-то детская наивность, так не вязавшаяся с ее серым, пергаментным лицом и угасшим взглядом.

Идти пришлось недолго. Славик забрал у Спиридоши тяжелый портфель, наверное с тетрадками, и подумал: может, надо взять ее под руку? Все-таки было очень скользко, Спиридоша тяжело шлепала своими ботами и натужно дышала. Но потом Славик снял с плеча тощую, потрепанную сумку и понес в свободной руке, обмотав длинную ручку вокруг запястья. Теперь обе руки у него были заняты. Спиридоша пыхтела чуть сзади, и в тот самый миг, когда Славик все же решил повесить сумку обратно и предложить Спиридоше руку, Спиридоша сказала:

— Вот… мой дом…

Поверх вышитой крестиком скатерти, очень красивой (такая скатерть, подумал Славик, стоит кучу денег), Спиридоша положила прозрачную клеенку и поставила тарелки. Потом принесла закрытую крышкой кастрюльку.

— Суп… утром варила. Кушай, кушай.

На вид варево было довольно неаппетитным, но на вкус ничего.

— Протертый… Я ведь тоже язвенница… А ты берегись. Кушай…

Славик поперхнулся. Спиридоша сидела напротив. Она чуть порозовела, впрочем, это мог быть отсвет низко висящего малинового абажура.

В комнате было так жарко, словно тут топилась печка, полная пылающих поленьев. Во всяком случае, от квелых батарей у Славика в квартире никогда не было такой особенной, приятной теплоты. Славик исподтишка оглядывал комнату. Вся она была в разнообразных салфеточках, вышитых дорожках, ковриках и покрывальцах. Славику понравилось. Было уютно. Конечно, он-то понимал, что нравиться не должно: мещанство. Но все равно нравилось.

Возле кровати лежала лохматая серая шкурка. Славик поймал взгляд Спиридоши и глупо брякнул:

— Додик?

— Козлик, — не удивившись, ответила Спиридоша. — А Додик — вот.

Она достала из тумбочки альбом — Славик такого тоже никогда не видел: большой, обтянутый плюшем, — раскрыла и подала Славику.

Большой симпатичный пес, вывалив язык, сидел рядом со Спиридошей. Она выпрямилась на стуле — почти такая же, хотя, безусловно, моложе.

— Двадцать лет… Был Гриша, была Олюня… Додик был…

— А правда, что вы из Додика, ну… варежки вязали?

Спиридоша улыбнулась слабой улыбкой.

— Из Додика? Нет… У Гриши сестра в деревне жила, держала двух коз… Козий пух теплый-теплый. А дети на Додика подумали.

Она засмеялась прерывистым, клокочущим смехом.

— Это тетя Люся мне сказала! Люся Темкина. Помните?

— Ну как же. Такой был ужасный ленивец… А Андрюша ее молодчина. Студент… Додик к нам щенком приблудился. Мокрый, грязный… А потом вымахал. Долго у нас жил… Гришу пережил. А Олюню — нет… Вот Олюня.

Славик увидел на фото юную красавицу с длинными тонюсенькими бровями и четко обрисованным помадой ртом. Кончики губ красавицы были приподняты кверху, словно в улыбке, но глаза глядели спокойно и грустно.

— Красивая!.. И молодая какая.

Спиридоша посмотрела на Славика, пожевала морщинистыми губами сквозь губы у нее была как будто продернута резинка, — и сказала:

— Ей пятьдесят пять. — Славик молчал, и она добавила, закрывая альбом: — Я рано вышла замуж… в семнадцать. Хочешь еще супу?

Славик качнул головой. Тогда Спиридоша поднялась и начала убирать со стола. Она унесла посуду, а затем тряпкой досуха вытерла клеенку.

— Эта скатерть, наверное, ужас до чего дорогая? — Славик приподнял клеенку, любуясь богатым узором. — Я маме на Восьмое марта хотел салфетки купить, шесть штук. С вышивкой. Гляжу, написано: «Семь пятьдесят». Все в порядке. А оказалось — это одна штука! Всего одна! Представляете? На уголке три закорючки вышиты — и семь пятьдесят.

— Это Олюня. И скатерть, и дорожки… Все. С мужем ей повезло. Он военный. Отслужил, и в Виннице стали жить… Хороший город. И Олюня так хорошо вышивает… А детей у них нет. Я прошлый год на могилку ездила, этим летом тоже собираюсь. Только сил нет…

Славик с недоумением глядел на Спиридошу. Он ничего не понимал. Вдруг возникла какая-то могилка… Наверное, Спиридоша просто заговаривалась от старости.

Спиридоша смотрела куда-то вдаль тусклыми, слезящимися глазами. Казалось, эти глаза не могут уже ни смеяться, ни плакать.

— Пережила Олюню… А поверить все никак не могу.

Спиридоша долго молчала, а потом сказала, облизнув стянутые в резинку губы:

— Я уйду на пенсию. Скоро… Ко мне Владимир Павлович подходил. «Алена Спиридоновна, — говорит, — войдите в наше положение…» У него жена математик. Хочет в нашу школу. Я понимаю… Владимир Павлович, учитель физической культуры…

Славик торопливо рылся в замызганных тетрадках, стараясь не глядеть на Спиридошу. Он положил тетрадь по геометрии на стол, но ручка все не находилась. Наконец нашлась и ручка.

Спиридоша вдруг протянула руку и погладила Славика по голове.

— В Виннице они жили… Сад большой… Черешня… Видел черешню?

— Ага. По шесть рублей кило у грузин на базаре.

— У меня и компот черешневый. Много… Зять привозит. Я тебе с собой банку дам…

Спиридоша ушла на кухню; Славик тоже встал и подошел к открытой двери. Спиридоша стояла на коленях у кухонного стола, обе полки которого были заставлены банками, и вынимала банки по одной, внимательно их разглядывая. Тапка свалилась с левой ноги Спиридоши, и Славик увидел не в тон заштопанную пятку.

Что-то защипало у него в носу, он бросился в комнату, сгреб тетради, схватил в охапку пальто и выскочил из квартиры. Он не стал вызывать лифт, а побежал вниз по лестнице, хотя, конечно, знал, что Спиридоша не станет его догонять, да и не сможет этого сделать.

Славик не ходил в школу целую неделю. Тетя Люся — а она была терапевтом в районной поликлинике, — погрозив Славику пальцем, все же написала ему справку по поводу ОРЗ, то есть острого респираторного заболевания.

Впрочем, Славик вовсе не бездельничал. Все это время он добросовестно отдал математике, просиживая вечера с тети Люсиным Андрюшей, временами просто отчаиваясь своей неспособностью, но иногда все же чувствуя, как словно бы раздирается пелена и начинает чуть брезжить слабый намек понимания. Был ли он вправду тупицей или же просто невероятно запустил математику?.. Однако этот вопрос был пока второстепенным. Главное, он отчего-то совершенно не мог представить себя прежнего, что-то мямлящего, перед Спиридошей.