Забытое слово - Оксана Николаевна Виноградова

глупа, подавлена и испугана, что не придумала ничего лучше, как вернуться к своему «ненаглядному» подонку, чему он очень обрадовался.

На радостях он заставил меня подать вместе с ним заявление в ЗАГС и привез жить к своим родителям, объявив о нашей будущей свадьбе. С работы я уволилась.

Интересно, что родители его были вполне приличными, тихими и, можно даже сказать, добрыми людьми. Дома они бывали редко, так как имели еще и дом в деревне, где держали мелкий скот. В квартире родителей Бориса жил его младший брат Глеб, который был старше меня на два года, и воздушная старушечка, разменявшая девятый десяток, – их бабушка по матери.

В течение месяца я никуда не выходила из квартиры, ни с кем не разговаривала по телефону и никогда не отказывалась от выпивки, которую приносил домой Борис. Сам он пропадал целыми днями, оставляя меня одну со старушкой. Чаще видела его брата, с которым иногда выходило подобие разговора. Как выяснилось, они не очень-то ладили между собой, и их разногласия порой принимали серьезный характер.

Борис, как я поняла, приворовывал, принимал участие в потасовках местной доморощенной «мафии» и был шестеркой у какого-то «босса». А если без мудреных слов, то, полагаю, ездили они компанией по заброшенным деревням и выманивали у стариков иконы и всякие предметы старины. Не брезговали и скупкой краденого.

Борис считал себя вправе учить уму-разуму младшего брата – честного заводского труженика. Меня он тоже учил уму-разуму, пуская в ход кулаки. Родители его все видели и молчали. Казалось, что они сами его боятся.

Несколько раз меня навещала Варя, которая к тому времени тоже подцепила нового «шестерочного» кавалера, чем очень гордилась. Кавалера звали Леня. Однажды вечером она зашла вместе с ним, чтобы познакомить его с Борисом.

– Борис, Надин жених. Свадьба через две недели, – щебетала она, разливая водку по стопкам. Я в это время нарезала свежие огурцы, появившиеся в продаже после долгой зимы.

– С нами за компанию не желаете? – без интереса спросила я.

– Я желаю. Леня не желает, – шутливо проворковала подруга, положив свою руку отработанным жестом на левое Ленино колено.

– На кой ляд я просто так жениться буду? Мне и выгоды нет никакой, – ответил ее друг.

– Было бы предложено, – подытожил разговор Борис. – Ну, приступим!

И все взялись за стопки.

Через полчаса, когда всем стало хорошо и весело, закуска стала подходить к концу. Я, как в анекдоте, достала из холодильника последний огурец, чтобы порезать его на тарелочку.

– Стой! – заорал вдруг Леня. – Отдадите мне съесть этот огурец целиком – женюсь на Варюхе! За слова свои отвечаю!

Все развеселились. Огурец немедленно был отдан Леньке на поедание. Он сожрал его, даже не поделившись с потенциальной невестой.

На следующий день, как я позже узнала, Ленька с Варей сходили в ЗАГС и подали заявление.

День моего замужества вот-вот должен был настать, а меня ничего не интересовало.

Мать, узнав о моей свадьбе, через знакомых передала свое помилование и изъявила желание помочь. А мне было на все наплевать.

Будущий муж мой спер у своей родной бабушки икону святого Николая Чудотворца, над которой она тряслась всю жизнь; а у меня отнял золотые серьги – единственную ценную вещь, которая осталась у меня после ухода из дому. Мне было все равно, а бабуся от расстройства потеряла способность самостоятельно передвигаться: лежала неподвижно и мочилась под себя. Глеб выразил Борису свой протест, за что был жестоко избит. После этого Борис скрылся в неизвестном направлении.

На другой день Глеб не пошел на работу, а достал из шифоньера давно припрятанную бутылку водки:

– Ну, что… вмажем по маленькой?

– Можно, – ответила я. – И даже нужно.

Мы с комфортом уселись в большой комнате, включили магнитофон на полную мощность и начали пить. Периодически из комнаты, где неподвижно лежала бабуся, доходили стоны. Мы с Глебом по очереди бегали к ней: он давал ей пить, а я подставляла утку.

Когда поллитровка подходила к концу, раздался очередной вопль из дальней комнаты. Мы пошли на зов оба.

Когда мы приблизились к постели изможденной старухи, она жалобно посмотрела на меня и что-то прошептала. Я из-за музыки не расслышала и наклонилась ближе:

– Что?

– Умираю… – прошелестели ее губы, – пить…

– Глеб, она опять пить хочет. Сходи за водой.

Глеб вышел на кухню и быстро вернулся:

– На, попои ее, – протянул он мне чашку.

Я приложила ее к губам старушки, она сделала глоток и закрыла глаза.

– Больше не хотите? – поинтересовалась я.

Она молчала.

– Бабушка, хочешь еще? – переспросил Глеб.

Старушка упрямо молчала.

Потом Глеб спрашивал еще и еще, хватал ее за руки, тряс, пытался приподнять ей веки, делал искусственное дыхание, и только тогда, когда изо рта ее потекла тоненькая струйка крови, он прекратил попытки ее оживить. Тогда он просто встал пред ней на колени и пронзительным тонким голосом закричал: «Бабушка!»

Я во время этой сцены отошла от кровати и прислонилась к стене. До этого я никогда не видела смерть так близко. Я, пожалуй, даже не верила, что старушка и в самом деле умерла.

Когда Глеб проревелся и пришел в себя, то принял решение:

– Надо ехать к родителям в деревню. Сказать про это.

И мы пошли на вокзал. По дороге я начала плакать, размазывая тушь под глазами. Не потому, что мне было жалко старушку, а просто оттого, что жизнь не только у меня, но и вообще – такая нелепая.

Глеб ушел за билетами, оставив меня на перроне. Я прислонилась к бетонному столбу. Какая-то представительная женщина прошла мимо меня и громко сказала: «Надо же! Такая молодая и до чего докатилась!» «Дура», – подумала я.

Деревня оказалась у черта на куличках. Долго шли огромным полем, пробираясь сквозь сугробы, а потом – лесом, через валежник.

Наше известие родителей не поразило. Дочь умершей слегка всплакнула и сказала, что прямо сейчас поехать в город не сможет: надо еще закончить кой-какие дела. Поэтому поехать немедленно в город, чтобы «причередить», как она выразилась, покойницу, должны мы с Глебом.

Мы поехали обратно.

Придя в квартиру, занавесили зеркала, уложили покойную прямо, подвязав подбородок, и положили монеты на ее глаза.

Включили везде свет и забились в дальний угол дивана в большой комнате. Глеб обнял меня:

– Не понимаю, что ты тут делаешь. Ты же нормальная, зачем тебе это?

– Что?

– Зачем ты связалась с моим братом? Почему не уйдешь от него?

– Я боюсь, – подумав, ответила я. – Не столько за себя боюсь, сколько за семью. Меня хоть и выгнали, зла