Древний Рим. Взлет и падение империи - Саймон Бейкер

Голосование могло быть устным либо письменным, в последнем случае использовались маленькие деревянные пластинки, смазанные воском; их подавали председательствующему магистрату, стоявшему на возвышении на особых деревянных мостках, — с помощью этих мер предполагалось оградить голосующих от угрозы какого-либо внешнего давления. Плебейское собрание располагалось на склоне к северу от Форума. Место для собраний представляло собой несколько концентрических рядов каменных ступеней, которые наверху близко примыкали к зданию Сената. Пользуясь выгодами своего местоположения, сенаторы могли наблюдать за происходящим у плебеев, приветствовать или освистывать их решения.

Очень скоро им представилась возможность воспользоваться этим преимуществом. В преддверии дня голосования было организовано несколько слушаний, в ходе которых Тиберий мог разъяснить положения предлагаемого законопроекта, а присутствующие — выразить свою точку зрения. Когда он всходил на трибуну, то в первом же его движении отражалась революционная сущность законопроекта: он вставал спиной к Сенату и направлял свою речь непосредственно собравшемуся плебсу. Это был вызов традициям, сложившимся в республике. Обычно любая законодательная инициатива сначала представлялась на одобрение Сенату и только после него выносилась на голосование. Но в том, как говорил Тиберий, никакого пренебрежения к традициям не ощущалось. Он спокойно стоял на трибуне, тщательно подбирал слова, при этом говорил выразительно, не допуская дерзости в тоне:

«Дикие звери, населяющие Италию, имеют норы, у каждого есть свое место и свое пристанище, а у тех, кто сражается и умирает за Италию, нет ничего, кроме воздуха и света, бездомными скитальцами бродят они по стране вместе с женами и детьми, а полководцы лгут, когда перед битвой призывают воинов защищать от врага родные могилы и святыни, ибо ни у кого из такого множества римлян не осталось отчего алтаря, никто не покажет, где могильный холм его предков, нет! — и воюют и умирают они за чужую роскошь и богатство, эти «владыки вселенной», как их называют, которые ни единого комка земли не могут назвать своим!»[23]

Речь Гракха была истинным произведением ораторского искусства, и окончание ее можно уподобить страстному крещендо, в котором звучал один простой вопрос: кто должен воспользоваться плодами римских завоеваний? «Разве было бы справедливо, — вопрошал он, — общественное достояние разделить между всеми? Разве гражданин такой же человек, что и раб? Разве воин не более полезен, чем человек несражающийся? Разве участник в общественном достоянии не будет радеть более об интересах государства?»[24] Громкие овации и возгласы одобрения плебеев заглушали злобные реплики со стороны наблюдавших за происходящим консерваторов из Сената. Так Тиберий заложил политическую бомбу замедленного действия.

Для мелких землевладельцев, представленных в собрании, выгода от предложенного Тиберием закона была очевидна: перераспределение общественных земель не только позволило бы несколько уравнять материальное состояние всех сторон. Не менее важно было и то, что тем самым плебс вернул бы себе вес в государстве и положение в армии, вдохнув в нее новую энергию. Да и во много ли это обошлось бы крупным землевладельцам? От них никто не требовал отдавать собственные земли, им всего-навсего нужно было вернуть общественные земли, полученные ими сверх нормы. И все же группа наиболее влиятельных землевладельцев из знати подняла шум: они и слышать ничего подобного не хотели.

Этот нахальный смутьян, ведомый личной обидой, говорили они друг другу, подрывает самые основы республики. Лишая их земель, которыми они владеют долгое время, отнимая у них имущество, он грабит главных защитников отечества, ведущих народ за собой во время войны. Другие доказывали, что они и их предки вложили огромные средства в общественные земли. Многие из них были опустошены в период Второй Пунической войны, заверяли они, и только благодаря их стараниям, твердости и рвению — не говоря уж о финансовых затратах — удалось восстановить плодородность разоренных земель. Там же находятся их родовые поместья, и там же покоится прах их покойных отцов. Однако сенаторы ничего не могли поделать с тем обстоятельством, что у народа имелось право на окончательное решение. Только народные избранники могли голосовать за те или иные законопроекты. И вот в их распоряжении появился магистрат, готовый порвать с совещательными традициями, принятыми между Сенатом и плебсом, и, бросив вызов аристократии, на первый план выдвинуть интересы народа. Как бы ни были разъярены сенаторы, они ничего не могли поделать. Или все же могли?

В день голосования сенаторы прибегли к своему тайному оружию — Марку Октавию. На рассвете председательствующий магистрат произвел ауспицию (гадание по полету птиц), чтобы убедиться в благоволении богов предстоящим процедурам. Затем на улицы вышли глашатаи с тубами, призывая к сбору тысячные толпы прибывших в Рим избирателей. Наконец на кафедру взошли трибуны, и в обстановке радостного возбуждения председательствующий магистрат объявил о начале голосования. Но когда был заявлен законопроект о земле, Октавий поднялся с места и выкрикнул: «Вето». Толпа недовольно зашумела. Тиберий прекрасно знал, что самым действенным способом воспрепятствовать прохождению закона было воспользоваться правом вето, которым обладал каждый из десяти народных трибунов. Но он и подумать не мог, что кто-либо из трибунов наложит вето на законопроект, который вне всяких сомнений послужит на пользу народу, представителями которого они избраны. Тем не менее Октавий твердо стоял на своем, и голосование было приостановлено.

Так началось противостояние двух старых друзей, теперь превратившихся во врагов. День за днем созывалось Собрание, и Тиберий пытался переубедить своего оппонента, но под угрожающими взглядами консерваторов, стоявших на ступенях здания Сената, Октавий упрямо продолжал препятствовать принятию закона. Сенаторы не ошиблись в выборе человека. Октавию не было еще тридцати, он происходил из неприметной семьи, мечтавшей закрепиться в Сенате, к тому же он сам владел излишними землями. Таким образом Октавий, хотя и обладавший благоразумным и добрым нравом, лишился бы не только земли, но и всякой надежды на устроение карьеры в среде знати, если бы решил предать ее интересы.

Кульминацией публичного противостояния двух трибунов стало предложение Тиберия компенсировать Октавию все его земельные потери. К восторгу толпы он пообещал сделать это из собственного кармана. Когда «политика пряника» не прошла, Тиберий решил прибегнуть к «политике кнута», запретив ведение любых дел в государстве до тех пор, пока не состоится голосование по внесенному законопроекту. В результате жизнь в городе замерла. Судебные слушания были остановлены, рынки закрыты, всякий доступ к государственной казне воспрещен. Сторонники Тиберия не скупились на угрозы, чтобы никто не отважился нарушить запрет. Но выхода из тупика не находилось, чернь приходила во все большее возбуждение и бешенство, Тиберий все более укреплялся в отчаянной решимости идти до конца. Доведенный до предела, он наконец придумал, как ему преодолеть вето Октавия, и еще более накалил обстановку в Риме.

Когда массы разъяренных плебеев вновь собрались для голосования и Октавий вновь наложил свое вето, Тиберий выдвинул новое, беспрецедентное предложение. Он встал на кафедру и спокойным голосом попросил народ проголосовать за то, чтобы лишить Октавия полномочий народного трибуна ввиду того, что он явно не справляется со своими обязанностями. Толпа, жаждая крови, восторженно зашумела, и тут же начался подсчет голосов. Одна за другой трибы отдавали свои голоса в пользу отставки Октавия, так что председатель только поспевал выкрикивать: «Триба Палатина: против Октавия. Триба Фабии: против Октавия» и т. д. Тут Тиберию стало ясно, что после нескольких недель нараставшего напряжения толпа приблизилась к точке кипения. Еще чуть-чуть — и ее будет не обуздать.

Тиберий, дав знак приостановить голосование, горячо и искренне обратился к старому другу. Обняв и поцеловав его, он попросил Октавия уступить и предоставить народу то, что принадлежит ему по праву. Это обращение тронуло сердце юного трибуна, так как «глаза его наполнились слезами, и он долго молчал».[25] Но, стоило ему поднять глаза на Насику и его приспешников, наблюдавших за ним со ступеней здания Сената, как страх потерять их расположение вновь охватил его. В итоге именно это чувство возобладало над всеми другими, и Октавий в последний раз подтвердил свое вето, после чего голосование продолжилось. Перед оглашением волеизъявления последней из триб Тиберий, почувствовав надвигающуюся опасность, послал своих соратников к Октавию, дабы те увели его с кафедры и защитили от гнева толпы. Это было сделано как раз вовремя, поскольку сразу после завершения голосования и отстранения Октавия от должности толпа попыталась наброситься на бывшего трибуна. Его друзьям не удалось остановить ее, и только под прикрытием людей Тиберия Октавию удалось спасти свою жизнь. Его слуге повезло меньше: ему выдавили глаза.