Говорящий от Имени Мертвых. Возвращение Эндера - Кард Орсон Скотт

– Они распяли бы меня и здесь, если б знали, кто я. Обещай не рассказывать им.

– Ну что хорошего даст им твой приезд? Он будет мертв уже двадцать лет, когда ты приедешь.

– Большинство моих клиентов успевают хорошенько остыть к тому времени, как я начинаю Речь. Основное неудобство бродячей жизни.

– Я надеялась, что больше не потеряю тебя.

– А я знал, что нам придется расстаться, в тот самый день, когда ты встретила Джакта.

– Ты должен был сказать мне! Я не стала бы…

– Поэтому и не сказал. Но ты ошибаешься, Вэл, ты все равно поступила бы так. И я хотел этого, очень хотел. Ты никогда не была такой счастливой. – Он положил ладони на ее живот. – Гены Виггинов требовали продолжения рода. Ты должна родить не меньше дюжины.

– Те, кто заводит больше четырех детей, дурно воспитаны, те, у кого их больше шести, жадины, а если больше семи, значит их родители просто варвары. – Она еще говорила, а в уме уже прикидывала, как лучше управиться с сондрингом: поручить все дела ассистентам, вовсе отменить поход или отложить его, пока Эндер не уедет.

Тут Эндер прервал ее размышления:

– Как ты думаешь, найдется у твоего мужа лодка для меня? Я хотел бы за ночь попасть на марельд[10], чтобы утром поймать челнок, который доставит меня к моему кораблю.

Такая спешка была просто жестокой по отношению к ней.

– А если бы тебе не была нужна лодка Джакта, ты бы и прощального письма не оставил.

– Я принял решение пять минут назад и отправился прямо к тебе.

– Но ты купил билет, а для этого требуется время.

– Совсем немного, если покупать корабль.

– Почему ты так торопишься, ведь путешествие займет десятки лет?

– Двадцать два года.

– Двадцать два! Так что для тебя значат несколько дней?! Почему ты не можешь подождать месяц, пока не родится ребенок? Увидел бы ее.

– Через месяц, Вэл, у меня наверняка уже не хватит мужества оставить тебя.

– Так не уезжай! Что тебе эти свинксы? По-моему, твоей истории с жукерами достаточно для одной человеческой жизни. Оставайся, женись, заведи семью, как я. Эндер, ты открыл звезды для колонизации, оставайся и попробуй плоды дерева, которое когда-то посадил.

– У тебя есть Джакт, у меня – только компания несносных студентов, стремящихся обратить меня в кальвинизм. Мой труд еще не завершен, и Трондхейм – не мой дом.

Валентине послышалось обвинение в его словах: «Ты пустила корни в этом мире, не задумываясь, смогу ли я жить здесь». «Но тут нет моей вины, – хотела ответить она, – ты уезжаешь, ты бросаешь меня, не я тебя».

– Помнишь, как это было? – спросила она. – Когда мы оставили Питера на Земле, а сами отправились на десятки лет вперед, на первую колонию, помнишь, губернатор? Питер как будто умер тогда. Когда мы прибыли на место, он был уже стар, а мы оставались молодыми. Мы говорили по ансиблю со старым дядюшкой, со всемогущим Гегемоном, с легендарным Локком, но только не с братом.

– Насколько я помню, это была перемена к лучшему. – Эндер попытался свести все к шутке.

Но Валентина поняла его не так:

– Ты хочешь сказать, что за двадцать лет я тоже изменюсь к лучшему?

– Я думаю, мне будет еще хуже, чем если бы ты умерла.

– Нет, Эндер, это именно смерть. И ты будешь знать, что убил меня.

Он моргнул:

– Ты это не всерьез.

– Я не стану писать тебе. С чего бы? Для тебя пройдет неделя или две. Прилетишь на Лузитанию, и компьютер выдаст тебе письма за двадцать лет от человека, которого ты оставил всего неделю назад. Первые пять лет, конечно, будут полны горем, болью от потери, одиночеством, невозможностью поговорить с тобой, поделиться мыслью…

– Твой муж – Джакт, а не я.

– И потом, что я смогу написать? Забавные маленькие письма про мою девочку? Ей исполнится пять, потом шесть, десять, двадцать, она выйдет замуж, а ты не узнаешь про все это, впрочем тебе, наверное, будет все равно.

– Нет.

– Я не стану рисковать. Не напишу тебе ни строчки, пока по-настоящему не состарюсь, Эндер. Ты покинешь Лузитанию, отправишься в какое-нибудь другое место, десятилетия пролетят мимо тебя. И я пошлю тебе свои записи. Я посвящу их тебе. Моему любимому брату Эндеру. Я с радостью шла за тобой три тысячи лет, а ты не задержался даже на две недели, когда я просила тебя.

– Подумай, что ты говоришь, Вэл, и пойми: я должен уехать сейчас, пока ты не растерзала меня в клочья.

– Софизм, которого ты не потерпел бы от своих студентов, Эндер! Я не сказала бы всего этого, если б ты не пытался скрыться, как вор! Не выворачивай суть наизнанку! Не пытайся обвинить меня!

Он быстро заговорил, его слова спотыкались друг о друга, он торопился высказаться, пока переполнявшие его чувства вовсе не выбили его из колеи.

– Нет, ты права, я торопился, потому что там меня ждет работа и каждый день, проведенный здесь, удваивает риск. И еще мне больно видеть, как ты и Джакт становитесь едины, как мы с тобой отдаляемся друг от друга… Я знаю, что так и должно быть, но все равно… И потому когда я решил уйти, то понял, что это нужно делать быстро, и был прав, ты сама знаешь, что я прав. Не думал, что ты возненавидишь меня за это…

Он замолчал и заплакал. Она тоже.

– Я не… не ненавижу тебя, я люблю тебя, ты часть меня, ты мое сердце, и, когда ты уйдешь, его вынут и унесут – унесут от меня…

Больше они ни о чем не говорили.

Первый помощник капитана Рава увез Эндера на марельд – большую площадку посреди экваториального моря. Оттуда стартовали челноки, чтобы встретиться на орбите с межзвездными кораблями. Эндер с Валентиной решили, что она не поедет провожать его. Валентина осталась дома с мужем и всю ночь не выпускала его из объятий. На следующий день она отплыла на сондринг вместе со своими аспирантами, и все пошло своим чередом. Она плакала об Эндере только ночью, когда никто не мог ее слышать.

Но аспиранты не слепые и не глухие, и по университету пополз слух о том, как опечалил профессора Виггин отъезд ее брата, бродячего Голоса. И, как всякий слух, он был одновременно и больше, и меньше правды. Но одна студентка, девушка по имени Пликт, поняла, что за грустным расставанием Валентины и Эндрю Виггин кроется какая-то тайна, история более древняя, чем кажется на первый взгляд.

Она попыталась отыскать их дом, проследить их долгий путь среди звезд. Когда старшей дочери Валентины, Сифте, исполнилось четыре года, а сыну Репу только что сравнялось два, Пликт пришла к профессору Виггин. К тому времени она сама уже преподавала в университете. Пликт показала Валентине свой рассказ, опубликованный в одном из университетских журналов. Художественный вымысел, казалось бы, – только она ничего не выдумывала. История брата и сестры, самых старых людей во Вселенной. Они родились на Земле еще до того, как была основана первая колония, и всю жизнь бродили по космосу из мира в мир, нигде не останавливаясь надолго.

К облегчению и, как это ни странно, к разочарованию Валентины, Пликт не докопалась до того, что Эндер был первым Говорящим от Имени Мертвых, а Валентина – историком, скрывавшимся под псевдонимом Демосфен. Но она узнала о них достаточно, чтобы описать их прощание: сестра решила остаться с мужем, а брат – лететь дальше. В ее рассказе было куда больше нежности и тепла, чем в их настоящем прощании. Пликт описывала то, что могло бы произойти, если бы Эндер и Валентина больше любили театр и меньше – друг друга.

– Зачем ты написала это? – спросила Валентина.

– А разве история сама по себе не заслуживает того?

Ответ вопросом на вопрос задел Валентину, но остановить ее было не так-то просто.

– Кем был для тебя мой брат Эндрю, раз ты переворошила столько информации, чтобы написать рассказ?

– Опять неправильный вопрос.

– Похоже, я проваливаюсь на каком-то экзамене. Не будешь ли ты так добра дать хоть какой-нибудь намек?

– Не сердитесь. Вы должны были спросить меня, почему я выдала это за вымысел.