Удар судьбы - Андрей Посняков

— Не то слово. За медяху удавится. Ты заметил, как он нас кормит? Поистине в Константинополе последняя собака лучше питается.

— Да-а, — согласился юноша. — Этак недолго и ноги протянуть. А ты, Владос… Ты где работаешь? Скотник?

— О, нет, — грек расхохотался. — Я, видишь ли, хороший керамист… э-э… как это по-русски? Горшечник! Еще в детстве научился, пока у отца были мастерские. Кстати, там работало много русских, с тех пор я и знаю язык.

— Вы держали рабов?

— Хо, рабов! Как же! Наемный рабочий — так вернее сказать. Они очень неплохо зарабатывали, бывало, и по несколько солидов в месяц, правда, не все, только самые умелые. Вообще, в Константинополе живет много русских. Ну, отдельных кварталов они не составляют, так, как, к примеру, евреи или генуэзцы, но все же их достаточно много.

— Вот бы побывать в твоем городе!

Владос на это ничего не ответил, лишь вздохнул. Лешка тоже замолк и больше ничего не спрашивал, тем более что в хижину пришли Гаша с Каимом. Не вовремя приперлись, уроды!

На следующий день с раннего утра невольников выгнали на очередные работы. Владос ушел в гончарную мастерскую на заднем дворе, из соседней хижины отправились по хозяйским делам скотники, ну и, так сказать, разнорабочие тоже не остались без дела — на этот раз бритоголовый Кызгырлы погнал их копать канаву — отводить со двора водосток. Земля здесь оказалась твердая, каменистая, и большей частью приходилось орудовать не лопатой, а киркой, выгребая руками камни. Лешка на этот раз действовал похитрее — экономил силы. И — точно так же, как и его горе-напарники, Гаша с Каимом — зорко следил за надсмотрщиком. Как только тот отходил — так откровенно филонил.

— Эщщ! — как-то по-звериному осклабился Гаша (или Каим, они были чем-то похожи). — Ти, урусут! Работай! Работай1

Лешка перехватил кирку поудобней и ухмыльнулся:

— А не пошел бы ты к белой верблюдице в зад?!

— Ащщ! Щякал!

— Ну, что прищурились, уроды? — разозлился Лешка. — А ну, подходи под раздачу! Что, неохота?

Оба парня опасливо попятились — видать, хорошо помнили вчерашнюю драку. А Лещку уже несло: зло прищурив глаза, он выбрался из выкопанной наполовину канавы и, размахивая киркой, пошел, словно в последний бой.

— Стой!

Лешка обернулся: невдалеке стоял Кызгырлы и целился в него из лука.

— Ну?! — повернувшись к нему, закричал юноша. — Давай, гад, стреляй! Чего ж ты не стреляешь? А, не хочешь погубить хозяйское добро?

— Положи кирку, Али, — вдруг опустив лук, невозмутимо посоветовал бритоголовый. И где он так выучился русскому? Надо же — весь акцент пропал!

— Положи, отдохни и работай, — спокойно продолжал Кызгырлы. — Ты, конечно, будешь потом наказан. Как и эти два ишака! — надсмотрщик бросил злобный взгляд на Кайма с Гашой. Те виновато потупились.

А бритоголовый, отбросив в сторону лук, уселся на камень… если б здесь курили, так, наверное, и закурил бы — выдержка у него оказалась железная. Можно было бы, конечно, ударить его с размаху по шее, затем разогнать остальных, затем… А что затем? Лешка чувствовал, как уходит из него весь боевой запал, да и ударить с размаху безоружного как-то не получалось. Ну, просто невозможно было!

Лешка с силой воткнул в землю кирку и тяжело уселся рядом.

— Молодец, — одобрительно кивнул Кызгырлы. — Отдыхай. Вон там кувшин — можешь попить.

Лешка напился.

— Отдохнешь, начинай работать, — поднявшись на ноги, бритоголовый подобрал стрелы и лук и удалился, многозначительно посмотрев на Гашу и Кайма.

Лешка немного посидел, потом взял кирку… И работал уже так, как хотел. Получилось даже более производительней, нежели раньше. Уроды — Гаша и Каим — делали вид что Лешки вообще с ними нет. Не подкалывали, не орали, не гыркотали по-своему — лишь иногда шипели, как змеи, — «ишь, ишь». А вечером, как честно предупредил Кызгырлы, наказали всех троих. Просто говоря, разложили на вытащенных во двор козлах, да высекли. Больно, но не очень сильно, так, чтоб назавтра работать могли. Разве ж нужны хозяину больные рабы? Нет, понятно – назавтра была опять та же канава, потом еще одна, потом из камней складывали забор, после месили и таскали глину… Работы в хозяйстве Ичибея хватало. И большей частью это был труд тяжелый, монотонный и отупляющий — как раз для рабов. Каждый день одно и то же. Ну, почти одно и то же. Днем — работа, вечером — жиденькая похлебка и сон. Утро — вечер. Работа — похлебка — сон. И так, одуряюще, день за днем. По-прежнему было жарко, но по ночам все чаще затягивалось тучами небо, и шли дожди, и гремели грозы. Только Лешка их не замечал. Он вообще теперь мало что замечал… Даже с Владосом не разговаривал, а, поев, сразу же засыпал. Утро — вечер, утро — вечер. Работа — похлебка — сон…

Точно так же, впрочем, вели себя и остальные рабы. И вот однажды…

Они в очередной раз таскали глину с берега когда-то высохшего, а после вчерашней грозы — вполне полноводного ручья. Гаша с Каимом и Лешка. Все трое — большими корзинами, грязные. Кызгырлы даже не требовалось за ними никакого присмотра — и так бы никуда не делись эти почти превратившиеся во вьючных животных рабы. Тем не менее надсмотрщик, конечно, исполнял свой долг, время от времени внимательно наблюдая за невольниками. День выдался чудесный — солнечный, но не жаркий. Чистое небо блестело лазурью, с сиреневых гор долетали порывы прохладного ветерка, пахло яблоками и сливами. На зеленом лугу, недалеко от ручья, паслись тучные овцы. В вышине, над лугом, высматривая добычу, парил орел. Кызгырлы, усевшись на плоский камень и положив на колени лук, внимательно наблюдал за птицей. Конечно, барана бы она не унесла, но все же…

Лешка тащил уже черт знает какую корзину, тупо соображая, что скоро наконец и вечер. Миска теплой похлебки, сухая солома, сон. Что может быть лучше? А завтра снова работа… но лучше не думать о том, что будет завтра, гораздо приятнее жить сегодняшним днем, тогда все кажется проще, уютнее — работа, похлебка, сон; работа, похлебка, сон; работа, похлебка…

Лешка и сам не понял, что его так поразило в светлых водах ручья. Вроде пронеслось что-то, несомое быстрым течением. Пронеслось… Да мало ли грязи? И все же — прорвалось в сознание, взорвалось — господи, да что ж это было?

Пластиковая пивная бутылка! Она самая! Большая такая, родная, с вымокшей желто-синей этикеткой, самое дешевое — «Жигулевское»! Откуда она здесь… Нет… Если она здесь, то…

Бросив корзину, Лешка побежал по берегу ручья, разбрасывая по сторонам комки мокрой глины. А стремительное течение словно бы убегало от него, журчало под камнями, ловило стремниной солнце. А Леша бежал, бежал, бежал, всматривался, нисколько не опасаясь споткнуться, позабыв о корзине, о невыполненной на сегодня работе, о бритоголовом надсмотрщике Кызгырлы, обо всем…

Только бы не упустить, только бы догнать, рассмотреть… И тогда… И тогда? И тогда!

Кажется, впереди что-то блеснуло. Во-он, под тем камнем… Ага! Юноша спрыгнул в воду, нагнулся, зашарив под камнем руками… Нет! Не может быть! Он не мог так ошибиться… Ведь видел же! Точно видел. И вот…

Просто кусок старого сена — желто-коричневый, с какой-то синей прилипшей тряпкой, ничуть не похожий на полуторалитровую пластиковую бутыль. По Лешкиным щекам потекли слезы. Ну, как же? Ну, как? Как же он мог так ошибиться?

С раздражением отбросив мокрое сено, юноша запрокинул голову и посмотрел в небо — синее, чистое и высокое и долго стоял так, глотая горькие слезы.

В этот момент и накинул на него аркан бритоголовый надсмотрщик Кызгырлы. Свалил с ног, потащил по каменистой почве. Острые камни царапали щеки, больно впивались в ребра. Лешка не реагировал.

— Ты знаешь, что полагается за побег? — заглянув ему в лицо, начал было бритоголовый, но, присмотревшись, лишь махнул рукой и сделал знак парням:

— Тащите в дальний амбар. Пусть хозяин решает.

Хозяин, Ичибей Калы, выглядел зло и хмуро. Под стать ему была и охрана, и даже согнанные во двор невольники: скотоводы, привратник и прочие. В центре двора, голый по пояс, стоял Лешка — Али, — время от времени окидывая собравшихся презрительно-безразличным взглядом.

Грозно осмотрев всех, Ичибей произнес весьма прочувствованную речь, которую Лешка, может, с удовольствием бы и послушал, да только вот беда — не понимал ни слова. Впрочем, хозяин недолго злоупотреблял терпением публики. Злобно ощерившись, обернулся, дав знак Кызгырлы…

В общем-то, ничего нового. Снова козлы; вытащенные на середину двора, снова плеть, только удары на этот раз оказались куда как болезненней, крепче. Так, что Лешка едва не кричал. Но, странное дело, с каждым ударом из него выходила та апатия, что владела юношей вот уже недели три.

Лешка стиснул губы.

Бей, бей. Кызгырлы! Ударь, ударь еще. Сильнее, чтоб лопнула кожа… Что б не привыкал. Что б не казались столь уж желанными сон и похлебка. Что б знал — здесь всегда могут сделать с тобой все, что хотят. Что б наконец думал. Что б снова стал человеком! Уй!!! А не ко всему безразличным животным! Бей, бей, Кызгырлы!