Последняя ночь у Извилистой реки - Джон Уинслоу Ирвинг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В те времена конные трелевщики старались спустить на лед как можно больше бревен. Ими было забито все русло между Малым Даммерским прудом и поселком. Бревна сваливали и в речки бассейна Извилистой. Иногда груз бревен первым проламывал лед на самом крупном из Даммерских прудов. Имевшаяся там плотина не всегда сдерживала напор. Но главное не это. Главное то, что первым вскрывался участок реки вверх от Извилистого. В марте сорок четвертого не выдержал Малый Даммерский пруд. Лед треснул на стремнине и пошел ломаться впереди несущихся бревен. Глыбы льда и вихляющие бревна двигались единым потоком.
Такое бывало каждую весну, но обычно лед вскрывался днем, когда светило солнце и воздух прогревался. Однако в 1944 году это произошло поздним вечером. А Кетчум катал повара по льду, и симпатичная жена повара, которая была «несколько старше» мужа, танцевала вокруг них обоих.
Всегда ли Джейн, рассказывая о том страшном вечере, добавляла эти слова — «несколько старше»? (Дэнни Бачагалупо не помнил, но зато он помнил, что ни один рассказ индианки о гибели его матери не обходился без упоминания о «знаменательном совпадении» возраста Кетчума с возрастом «кузины Рози».)
О завершающем эпизоде Джейн рассказывала более или менее одинаково. Ей надоело слушать пьяные вопли. Она открыла дверь кухни и уже хотела крикнуть подгулявшей троице, чтобы перестали орать, а то разбудят малыша. Джейн находилась выше русла реки и потому услышала грохот несущейся воды и бревен. Всю зиму ледяной панцирь и снег заглушали голос реки. И вдруг мартовским субботним вечером Извилистая заговорила вновь. Джейн захлопнула за собой дверь и побежала вниз, на берег.
На берегу уже больше никто не кричал «Идиоты!». Первые бревна с верховьев выкатывались на уцелевший лед. Казалось, скользкая поверхность добавляла им скорости. Часть бревен попала под лед. Какое-то время они плыли, скрытые от глаз, потом вдруг выскакивали на поверхность.
— Как торпеды, — обязательно прибавляла Джейн.
Когда она достигла берега, скопившиеся бревна крушили лед. Попадались глыбы величиной с легковую машину. Кетчум первым заметил исчезновение Рози. Только что она беззаботно кружилась, и вдруг ее заслонила высокая, как стена, ледяная глыба. Через мгновение над тем местом, где она стояла, сгрудились бревна. По ломающемуся льду и скользким бревнам Кетчум побежал к повару. Обломок, на котором сидел Доминик, медленно полз к открытой воде.
— Стряпун, она исчезла! Исчезла! — орал Кетчум.
Повар поднял голову и с удивлением увидел, как совсем рядом, проломив лед, возникло бревно.
— Кто? Рози? — машинально спросил он.
Сейчас он мог бы сколько угодно орать: «И я тоже тебя люблю!» Никакое эхо не прорвалось бы сквозь грохот ломающихся ледяных глыб и гулкие удары бревен. Кетчум взвалил повара на плечо и осторожно, на цыпочках, стал двигаться по бревнам к берегу. Иногда его нога вместо бревна попадала на льдину и проваливалась по колено в холодную воду.
— Идиоты! — Теперь уже Джейн кричала им с берега, обращаясь к двоим, а то и ко всем троим. — Идиоты! Идиоты!
Повар промок и озяб. Его трясло, и у него стучали зубы, однако Кетчум и Джейн понимали, что он говорил.
— Кетчум, она не могла исчезнуть… она не могла… взять и погибнуть!
— Но она погибла, Дэнни, — приступала к завершающему этапу рассказа Джейн. — Это случилось очень быстро. Быстрее, чем луна заходит за облако. Так и твоя мама исчезла в мешанине льдин и бревен… Когда мы вернулись в дом, ты проснулся и истошно орал. Таким я тебя больше никогда не видела, даже когда тебе снились страшные сны. Я посчитала это знаком. Видно, ты понял, что твоя мама погибла… Вы с отцом плакали в два голоса, и мне было вас никак не успокоить. А тут еще Кетчум. Когда я спустилась в кухню, он стоял возле стола. Его левая рука лежала на столе, а в правой он держал занесенный секач. «Не смей! — крикнула я ему. — Этим ты ее не вернешь!» А он стоял и пялился на свою левую руку. Но мне было не до Кетчума. Я поднялась наверх. Потом я опять спустилась за чем-то в кухню. Кетчум ушел. Я облазила все углы. Думала, найду где-нибудь его оттяпанную руку. Мне очень не хотелось, чтобы ее нашел твой отец.
— Но ведь Кетчум не отрезал себе руку, — перебивал ее в этом месте Дэнни.
— Как видишь, — торопливо отвечала Джейн. — Протрезвел потом и, должно быть, ужаснулся тому, что мог натворить.
Иногда Дэнни замечал, как странно сплавщик поглядывает на свою левую руку. Особенно когда напьется. Минувшей ночью у него был такой же взгляд, когда он рассматривал гипсовую повязку. Если бы его видела Джейн, она бы усмотрела в этом знак. Сказала бы, что Кетчум до сих пор подумывает оттяпать себе левую руку. (Но почему левую? Это был еще один вопрос, озадачивающий Дэнни Бачагалупо. Кетчум — не левша. Уж если ты себя так ненавидишь, если считаешь, что виновен в гибели жены друга, так почему бы не оттяпать правую, основную свою руку?)
В кухне было тесно: там собралось несколько толстых женщин, худощавый повар и еще более худощавый сын повара. Невозможно было пройти, не сказав: «Посторонись!» — или не похлопав живую преграду по спине. Когда женам рабочих требовалось обойти Дэнни, они зачастую легонько шлепали мальчишку по заду. Случалось, кто-нибудь из теток шлепал по заду и его отца, но только если Джейн не видела. Дэнни заметил, что индианка часто оказывалась между поваром и работницами — особенно в узком проходе между плитой и разделочным столом. Пространство еще более сужалось, когда открывались дверцы духовок. На кухне были и другие тесные местечки, где повар и работницы старались не задеть друг друга локтями, однако проход между плитой и столом считался самым узким.
Джейн отправилась в зал — накрывать на столы. Кетчум вышел наружу — помочиться. Эта неистребимая привычка сохранялась у него еще со времен житья в ваниганах. В те «старые добрые времена» передвижных лагерей Кетчум любил будить лесорубов, направляя струю мочи на металлическую стену ванигана.
— Эй, проснитесь! Ваниган сносит в реку! — кричал он. — Боже, помоги! Он уже
