Привет с того света - Валерий Суси

Переполненный народом город тяжело дышал, медленно двигался, конвульсивно дергаясь, гримасничая и издавая протяжные стоны. Узкие улочки напряженно вмещали разноцветную толпу. Начали возводить трехэтажные каменные дома, которые моментально забивались людом сверх всякой меры. Отсутствие канализации, мусорные отходы и перенаселенность порождали эпидемии. Трупы свозились за Тибр.

Только крайняя нужда могла заставить римского патриция свернуть носилки в эти места, о приближении которых догадывались заранее, по нестерпимому зловонию. В самом оживленном районе Рима, районе Субуры, где торговали, веселились, играли в азартные игры, пили и находили женщину на ночь, знатные римляне не появлялись никогда. Покупки совершались в торговом квартале Велабра между Капитолием и Палатинским дворцом. В месте, где оборванец мог объявиться с единственной целью - украсть что-нибудь. Без туго набитого мешочка денег, здесь, и правда, нечего было появляться. Цены были такими, что, нередко, и среднему римлянину приходилось возвращаться домой ни с чем, несмотря на азартный торг, приемами которого владели все покупатели. Но еще искусней, обычно, оказывались продавцы.

Николай жил один, не считая десятка, прислуживаюших ему, рабов. Наука и служба при дворце, которую можно было бы назвать и приятным времяпровождением, отнимали все его время, почти, не оставляя его на женщин. Октавиан, однажды, заговорил о его одиночестве и о том, что ему, было бы неплохо, жениться. Даже, пообещал, лично, все устроить.

- Государь! Жизнь коротка и нам, без того, отпущено мало времени, чтоб успеть исполнить, рожденные в нас, замыслы. Женщина украдет мое время и станет для меня врагом. Зачем добровольно заводить врага в собственном доме?

Николай, по-прежнему, поддерживал связи с Иродом, но из них давно выветрился тот смысл, который иудейский царь закладывал в самом начале и который, был бы, для него желательным. С мыслями, о какой-либо, агентурной деятельности, направленной против Рима, а значит, против Октавиана, Николай расстался в тот самый момент, как только понял, почувствовал, что никогда не встречал человека, который бы был ему ближе по духу, по настроениям и убеждениям, чем император. Не ощущал он себя больше и посланником Ирода, не отказываясь, впрочем, от такого официального статуса и продолжая выполнять обязанности, соответствующие этому положению. Они не противоречили его целям. Николай использовал свою должность и делал все для того, чтоб сохранить и укрепить единое пространство Римской Империи и ее провинцию Иудею.

Самое любопытное, однако, было то, что он перестал ощущать себя иудеем. Свободный дух римлянина был ближе его натуре, и он впустил его в себя, как желанного гостя и, постепенно, сроднился с ним до такой степени, что и сам превратился в римлянина. А после того, как Николай закончил свой труд "Жизнеописание", посвященный императору, его римское гражданство было оформлено по закону. Ирод прислал поздравление по этому поводу, в котором не было ни одного намека на недовольство. Наоборот, он хвалил Николая за труды и советовал взяться за описание всех выдающихся римлян. Здесь, можно было бы усмотреть тайное стремление Ирода отвлечь внимание своего посланника от личности императора, о котором он, конечно, был уже наслышан и, которое, вызывало в нем чувство ревности. Но все это мало заботило Николая. Он думал о Великой Империи, о едином огромном пространстве, единство которого, позволяло бы, несмотря на всю разность народов, создавать грандиозные проекты и осуществлять их. Он мечтал объединить и перемешать все лучшее, чего достигли народы - уменье обрабатывать поля и возделывать сады, уменье выделывать кожу и ковать железо, разводить скот. Он мечтал сосредоточить все достижения научной мысли в одном месте и, разумеется, таким местом, мог бы, стать только центр мира - Рим. Он видел одно препятствие для осуществления этих планов - религиозные различия! И понимал: не преодолев этих препятствий, его мечтам не суждено сбыться. Снова и снова, он возвращался мыслями к этой теме. В беспокойной голове, как в пчелином улье, шла беспрерывная работа. Он чувствовал, что приблизился к решению на расстояние одного локтя и испытывал потребность "опробовать" свои выводы, но помнил о данном, самому себе, обещании и продолжал терпеливо ждать.

И, вот сегодня, вдруг, мелькнула надежда!

Каждый вечер Октавиан устраивал ужин, на который приглашались, в течении многих лет, одни и те же лица. Исключения были редкостью, и то, были связаны, обычно, с необходимостью совместить дело с вольной беседой.

Постоянными участниками вечерних застолий были Агриппа, Меценат, Гораций и Николай. Несколько раз приглашали Овидия. Но талантливый поэт не мог преодолеть пиетета перед императором и пускался в длиннейшие речи, имеющие своей целью прославлять достоинства Октавиана. И хоть делалось это изящно, тем не менее, навевало на всех скуку и, в первую очередь, на самого императора. Овидий был великим поэтом, но никудышным психологом. Иначе, он бы сообразил, что императору требуется, нечто, совсем другое. Октавиан сбрасывал с себя на несколько часов тяжелую императорскую ношу и становился равным среди равных. Так он хотел думать и, в определенной мере, так оно и было. В определенной мере!

Агриппа и Николай, действительно, иногда, увлекались настолько, что могли и "забыть" о том, что перед ними могущественный повелитель Великого Рима и, "забывшись", обращались к Октавиану с неподобающей фамильярностью, воспоминание о которой на следующий день вынуждало их морщиться. Но император, казалось, не обращал на это ровным счетом никакого внимания, а поскольку, такое случалось уже давно и никогда не имело никаких последствий, то можно было заключить, что Октавиан не просто терпит положение, а, возможно, оно, такое положение, является, именно, тем, какого он и хотел достичь.

Гораций льстил так искренно, с такой убежденностью и верой в то, что это, вовсе, не лесть, а лишь выражение подлинных чувств, что это ни у кого не вызывало отрицания, кроме самого императора. Отрицания, однако, не раздраженного, а полушутливого. Помимо того, Гораций "берег уши" своих друзей и обожаемого им императора, а потому не злоупотреблял высокопарным слогом.

Что же, касается, Мецената, то это был человек умеренный во всем, тонкий наблюдатель, который, казалось, умеет проникать в чужие мысли и говорить, каждый раз, именно, то, что в эту минуту требуется, что, именно, более всего уместно и, что, как раз, наиболее существенно.

Сегодняшний ужин начался в отсутствие Горация и Агриппы, что, впрочем, не расценивалось, как нарушение этикета. Ни то, что ужин начинали, не дожидаясь кого-то из гостей, ни то, что, кто-то, из гостей запаздывал. Никто не получал специальных приглашений. Ужин являлся свободной традицией и не требовал обязательного присутствия. Тем не менее, нарушалась традиция редко.

Отсутствие Агриппы ни у кого не вывзвало удивления, так как всем было известно, что несколько дней назад он, правда, как-то, очень поспешно, собрался и отправился с военной инспекцией в Иудею. С ним вместе отправилась Юлия, дочь императора и, с недавних пор, жена полководца. В отношении Горация сведений не имелось, кроме того, что сказал Меценат:

- Он был у меня в полдень и читал стихи, которые написал прошлой ночью. Потом мы расстались, договорившись, вечером увидеться здесь. Думаю, что он скоро появится.

Со вчерашнего дня Рим обсуждал самоубийство Лентула. Говорят, он вскрыл себе вены. Смерть Лентула увязывалась в разговорах с каким-то заговором против императора. На слуху были имена Юла Антония, Семпрония Гракха, Корнелия Сцитона. Ожидали развязку этого дела. И Николай, и Меценат догадывались, что Октавиан знает все подробности и истинные причины самоубийства, но не смели касаться этой темы. Император же, проявлял полнейшее безразличие к судьбе Лентула и заговорил о предстоящем слушании в Сенате дополнений к закону о браке и прелюбодеянии.

- Наши уважаемые сенаторы боятся собственных жен! Они никогода не испытывали страха на поле битвы! По той единственной причине, что всегда предпочитали супружеское ложе, вместо, кровавой рубки. Они превратились в мужчин, которые не способны доказывать это своим супругам!

- Но, насколько мне это известно, так же, впрочем, как и всему Риму, многие из них успешно демонстрируют свои мужские достоинства в обществе незамужних красавиц, поклонниц Эпикура, - сказал Меценат и, чуть поколебавшись, добавил, - Если верить всему, что говорят в Риме, то в этом обществе можно обнаружить не только незамужних красавиц...

Последняя фраза была наполнена скрытым смыслом, что и вызвало затруднение ее произнести. Словно, требовалось пронести и не пролить, заполненный до краев, кувшин с вином. Среди прочих слухов, бродивших, витавших и ползавших по Риму, для Мецената имел значение - один! Речь шла о его жене Теренции и ее взаимоотношениях с Октавианом. Меценату недавно исполнилось 57 лет. Он был старше императора, старше Агриппы, старше своего друга Горация, но еще не в том возрасте, когда мужчина готов, обессиленно, отступить перед любимой женщиной. Меценат был тонок, слишком хрупок, но обладал неукротимым внутренним огнем, жар которого ощущался на расстоянии, несмотря на всю его завидную способность укрощать пламя. В последний год, однако, все обращали внимание на тревожные перемены, происходившие в нем. Часто и непредсказуемо, иногда, среди разговора, он впадал в прострацию. Взгляд терял всякую осмысленность, он сбивался на полуслове, замолкал и если странное беспамятство настигало его в тот момент, когда он стоял, то ему проиходилось, немедленно, искать место, на которое можно было бы опуститься. Он закрывал глаза, сжимая голову руками, словно, пытаясь удержать ее, не дать ей "сорваться" и "улететь". Потом он беспомощно улыбался и не знал, как продолжить беседу. Он не помнил предыдущего разговора. Теренции не было еще и тридцати. Родом она была из Байи, славного местечка, куда римские граждане любили отправляться на отдых, и где, стараниями местных жителей, все было устроено, отлаженно и прибрано, именно, с той целью, чтоб богатый римлянин мог здесь расслабиться, разнежиться, забыться, а, взамен, избавившись от столичной скупости, проявить безмерную щедрость. Отец Теренции владел лучшими купальнями курорта и имел зажиточный дом. Когда же, в его доме стал часто появляться Меценат в компании с Горацием, он сразу догадался о причинах столь частых визитов. Семнадцатилетняя дочь к тому времени привлекала внимание окружающих, так же, неотвратимо и естественно, как, например, необычный алмаз в лавке ювелира или внезапная радуга на сухом небе.