Холодный Яр - Юрий Юрьевич Городянин-Лисовский

Коцуру. Ждать этого недолго, потому как, по нашим сведениям, он и не думает спускать черный флаг и выводить из Чигирина свою гвардию. Еще мы знаем, что его авторитет в селах подвыветрился, а теперь станет еще меньше. Конечно, в каждом из его сел найдутся люди, готовые поддержать его против советов – нам это тоже выгодно. Благодаря им, «товарищи» покажут, чего от них ждать, и выбьют из мужиков остатки большевицкого духа. В любом случае, такого войска, как раньше, Коцур уже не соберет.

Если красные поведут наступление через наши села, пропустим их без единого выстрела. Расщедрятся на оружие – наберем для них пару сотен хорошо знакомых с местностью добровольцев, которые вернутся к нам не с пустыми руками.

Когда Свирида ликвидируют, то, во-первых, мы избавимся от упорного врага под боком, во-вторых, Новоселица, Суботов, Чигирин, Стецовка и вся его база отведают настоящего российского коммунизма и пристанут к нам. Тогда в наших руках будет целый уезд. Если поднимется вся Украина, мы перейдем Днепр, пересечем две железные дороги и пойдем на Киев[144] или куда понадобится. А если на западе восстановят фронт – ударим по «товарищам» с другой стороны.

Пока что отправим связного к нашему правительству. Пусть отыщет его и узнает, на что рассчитывать повстанцам. Козаченко раздобудет ему советские документы. Послать мы предлагаем Ханенко[145].

Андрий покачал головой.

– Слишком горяч.

– Есть немного. Но мы парня знаем и уверены в главном: если попадется в руки красным, то и под пыткой ничего не скажет.

Атамана поддержали несколько человек, близко знавших Ханенко. Тем не менее, обсудив это дело, собрание решило повременить – так чтобы связной мог привезти указания уже на весну.

– Что касается нашей округи, – продолжал Чучупак, – то связь налажена неплохо, исключая села по ту сторону железной дороги и на полтавском берегу. Насчет гетманцев[146] потолкуем с Черным особо. А теперь надо определить, какие силы выставит каждый атаман на случай широкого восстания. Начнем с Днепра. Черного пока не трогаем, у него свой район. Сколько у тебя, Павло?

– Точно не скажешь. У нас ведь нет леса под боком, так что, когда тихо, население прячет оружие и держит рот на замке. Особенно в селах поближе к Черкассам – там красные уже и шпиков завели. Если взять Боровицу, то семьсот винтовок, четыре станковых пулемета и пара льюисов готовы к бою в любой момент.

– Сколько выставишь конницы? – спросил Чорнота.

– У нас ни лошадей порядочных нет, ни седел. Рыбак не песчаным грунтом кормится, а рекой, и джигитовать ему незачем. Зато баркасов сотни две можем выставить.

– Мы ж не поход на Цареград затеваем, – проворчал мой кунак.

– Что вообще слышно на Побережье, Мамай?

Мамай[147], невысокий мужчина с аккуратно расчесанной бородкой, комично развел руками.

– У меня, господа, сами знаете: не сезон. Днепр замерз, пароходы стоят на приколе – ни обобрать некого, ни обстрелять. Плетут хлопцы сети да лис в камышах ловят… Сколько народу готово драться, сколько есть оружия, точно не знаю[148]. На острове у нас спрятана пушка. Замок и снаряды унесли в село, потому как в половодье тайник может затопить. Крестьяне скупают оружие – хорошая примета. Ездят за винтовками в Келеберду, на полтавский берег[149]. На рождество в Шабельниках[150] купили пулемет, на той неделе выменяли за рыбу на ярмарке еще один, кольт – правда без станка. Какой-то мужик привез из Медвина[151].

Весной поведу в плавни две-три сотни человек, будем пароходы тормозить. А пока можно и своим делом заняться – ловить рыбу. При нужде Белоярский курень, в составе до пятисот человек при трех пулеметах, перейдет сюда, в Холодный Яр. Конницы у нас тоже нет, а пушка без колес – с канонерки взяли. Мы её приспособили для стрельбы по реке, в поход она не годится.

– Как там под Черным лесом? – спросил Чучупак у Хмары.

– Флотилии мы не завели, зато лошади почти у всех добрые. На дрянной ты двести верст с посудой не проедешь. В верховых, немецких и деникинских, недостатка нет. Запасные седла тоже найдутся. Теперь у меня конницы человек семьдесят – из тех, кому опасно дома сидеть. Перебиваемся на хуторах до весны. В пуще выкопали землянки – такие, что и конь станет. Весной, если снова начнется драка, Чернолесский конный полк может усилиться до трехсот сабель.

– Скажи-ка, Пилип, – перебил его Чорнота, – правду говорят, что вы в своих землянках еду, воду и овес держите в двухаршинных горшках?

Хмара ухмыльнулся.

– Двух не двух, а такие горшки наделали, что в любом можно сварить по парочке комиссаров… Пулеметы с собой возим пока одни только легкие. Если приспичит, поставим на тачанки пять или шесть станковых. Да и в селе оружия хватает. Но красных мужики остерегаются – у нас ведь до железной дороги, до Цыбулева и Знаменки, рукой подать. Поднимутся, когда их совсем уж допекут. Или когда кто-нибудь погонит большевиков из Украины.

Во время разговора я присматриваюсь к чернолесскому полковнику. На глаз ему лет около тридцати. Строен, крепко сбит, одет на черкесский манер: в темно-зеленый чекмень, с дорогой, отделанной серебром саблей.

Как мне потом сказали, Хмара воевал унтер-офицером кавалерии, показал себя пламенным националистом, хорошим организатором и командиром. Страдал от одного недостатка – скудного образования.

Слово берет Иван Петренко, интеллигентный крестьянин, офицер (впрочем, кобеняк придает ему совершенно простецкий вид).

– В Михайловке[152] не то что в Мельниках – мобилизованным себя никто не числит. Сколько народу станет под ружье, не знаю. Сознательных человек триста, но набраться может и до трех тысяч – смотря по обстановке. Если весной мужиков крепко доймут, в хате мало кто усидит. А если наша армия разовьет успешное наступление, не усидит никто.

Главное, чтобы они видели, что дело идет к победе – тогда их не удержишь. В смутном положении люди скорее потянутся с оружием в Холодный Яр, а дома затевать восстание не будут – железная дорога близко. В прошлом году села не раз хлебнули горя от белых и от красных, из-за того, что поторопились.

Оружия станет на всех. Есть шесть исправных пулеметов и пара минометов, пушка лежит в яме закопанная. Конников – человек тридцать. Бобринская ЧК навербовала уже в селах агентов, среди которых затесалось двое или трое наших. Каждый сексот у нас на мушке. Когда пойдет заваруха – мы их аннулируем.

– Марченко, как у вас с Богданом дела?

– Мы можем выставить человек семьдесят-восемьдесят