С миру по нитке - Анатолий Эйрамджан

И вдруг в этот напряженный момент, когда до автобусов оставалось метров десять, кто-то резко схватил меня за руку – сердце мое сжалось, выдав экстрасистолу, давление явно подскочило... Но, к счастью, оказалось, что это – «врач-экстрасенс» с нашего судна, тоже москвичка – она лечила доверчивых людей нетрадиционными методами, а также гадала, завораживала, привораживала, наводила порчу, короче, была человеком, немного опередившим свое время – массовые экстрасенсы, гадалки и маги-волшебники-колдуны появились на год-два позже.

– Ой, ребята, как только я увидела, что вы прошли кордон, я, как была, в домашних тапках, тут же припустила за вами. Ой, лишь бы дальше не остановили!

Остальные члены московской группы толпились на борту и грустно смотрели на нас. «За флажки ходить запрещается!» – читалось на их окаменевших лицах.

Мы пробыли в Париже (я там уже был до этого, как вы знаете) целый день и, полные впечатлений, вернулись поздно вечером на корабль.

Но самое интересное выяснилось на следующее утро: почти вся московская группа перестала с нами здороваться. Я ожидал, что на нас посыпятся вопросы, мол, как это вам удалось, не было потом осложнений и т. д. Но вместо этого демонстративно холодные глаза, повернутые в сторону лица. Врач-экстрасенс-гадалка нам объяснила:

– У нас так принято: когда все в говне – это нормально, все дружат, все родные, а как кто-то высунулся – все! Это уже не наш человек. Так и мы сейчас для них. А кто, спрашивается, мешал им пойти за нами? Я ведь сообразила, пусть поздно, но решилась! А они ни за что бы не решились, потому что их так приучили. Вот и дуются сейчас. А мы в чем виноваты? Мы ведь рисковали!

И мне кажется, гадалка сказала правду. Может, в этом корень нашего увлечения социализмом (когда все как один, все поровну, все справедливо) и недовольство, пусть и очень уродливой, но демократией?

Уже через много лет, живя в Майами, я увидел в местной газете объявление:

«Прикоснитесь к чуду исцеления! Встреча с экстрасенсом Наталией Зыкиной, членом всемирной ассоциации гипнотерапевтов, Мастером Рейки, визактинологом, народным целителем...» И рядом фото, на котором я сразу узнал нашего экстрасенса по круизу и попутчицу без визы в Париже. Вот и она, значит, уже в Майами! А как остальные пассажиры нашего лайнера? Как им живется?

Р. S. Родители мне рассказывали, как я поразил их в раннем детстве. Мой брат, старше меня на одиннадцать лет, просил у родителей разрешения куда-то пойти вечером. Ему было пятнадцать, а мне, естественно, четыре года. Родители не разрешали, а брат все упрашивал их и упрашивал. Я, говорят, внимательно наблюдал всю эту сцену, а потом сказал брату:

– А что ты спрашиваешь разрешения? Вон твоя кепка – надень и иди!

Я не был в комсомоле, в школе мне говорили, что не примут до тех пор, пока я не повышу успеваемость по всем предметам и не улучшу поведение. Я так и не повысил и не улучшил. А в институте на все предложения вступить в комсомол я отвечал, что еще не созрел, а вот когда созрею, приду сам. Так я и не созрел и не пришел. Всю сознательную жизнь до успешного завершения перестройки слушал Би-Би-Си, «Свободу» и «Голос Америки», читал самиздат и запрещенную литературу. И теперь понимаю, что находился на краю пропасти. Мой институтский товарищ Сурик Ходжаев, когда к концу сессии у него образовалось три двойки, был вызван к ректору института. Вот что он рассказал сразу после этого, прибежав возбужденный ко мне домой:

– Захожу я в приемную, называю себя, и секретарша отводит меня не в кабинет к ректору, а в боковую комнату. Там на диване сидит незнакомый мне мужчина и говорит: «...мы знаем ваших родителей, они достойные коммунисты, и потому мы обращаемся к вам с просьбой информировать нас о настроениях в студенческой среде, кто болтает что лишнее, рассказывает политические анекдоты, морально неустойчив...» Первые фамилии, которые тут же пришли мне в голову, были – Тер-Григорьян и Дымент. Значит, и другим они придут, имей это в виду! Поскольку я сразу не дал ему согласие, этот человек предложил мне подумать и дать ответ на следующей неделе.

Сурик не дал согласие стать информатором, его исключили за неуспеваемость из института, он попал в армию, там у него обострилась болезнь почек, и вскоре после армии он умер. Я уверен, что кроме Сурика такое предложение могло быть сделано и другим студентам и те вполне могли назвать мою фамилию в списке неблагонадежных студентов. Но Бог миловал, да и времена уже были не совсем те!

И я уверен, что внутренне свободный человек должен был как-то проявить свой протест против той тоталитарной системы, не обязательно в открытой диссидентской форме, а пусть даже так, как это делал я – неприятием комсомола, стойким внутренним сопротивлением вбиваемым каждый день в наше сознание идеям, философии и образа жизни... И, как показывают события в нашей стране, довольно много людей моего поколения шли таким малозаметным конфронтационным путем.

Старший брат

Старший брат для пацана много значит. А мой брат был старше меня на 11 лет. Пользы от него в дворовых, уличных и школьных делах не было почти никакой. Я мог пригрозить в школе, что скажу старшему брату и тогда... Во дворе я этого сказать не мог, потому что все знали моего старшего брата и знали, что он не опасен. Хотя мой брат Юра был крупного телосложения, сильный и если его не знать, можно было бы и забояться моей угрозы...

Юра был образцовым советским школьником – все учителя, знавшие его не могли поверить, что я его брат. И знакомые и родные тоже. Юра был отличником в школе, секретарем комсомола, в институте он был показательным студентом, да еще был членом институтского драмкружка, неплохо играл (по свидетельству старших) роль в спектакле «Старые друзья», и даже звезда нашего Бакинского русского рабочего театра (этот театр бакинцы называли БЭЭРТЭ) Жариков предлагал ему после института уйти в их театр.

И несмотря на то, что я рос непослушным и вроде хулиганистым мальчишкой именно Юра оказывал на меня самое благотворное воздействие. Он водил меня на интересные фильмы (Помню, он повел меня на первые цветные фильмы «Маугли» и «Багдадский вор»), рассказывал какие-то истории, всегда по сути анекдотичные, возил меня на пляж вместе со своими институтскими друзьями – в компании таких взрослых ребят мне было крайне интересно. Когда у него был день рождения у нас в доме собирались все его друзья – девушки, ребята и их шутки, характер взаимоотношений – все это мне крайне нравилось и мне очень жаль, что такой компании, таких друзей, как у Юры, у меня не было.

Я люблю своих друзей, но они совсем другие. А у Юры друзья были именно такие, о которых писали совесткие писатели – Каверин, Катаев, Полевой и др. Они все дружат до сих пор(те, кто живы), но, самое странное, что дружат и их дети. Если советской власти и удалось как-то переделать людей, то мне кажется, это очень хорошо видно на юрином поколении -1925-1926 гг. рождения. Но навечно переделать нельзя и потому вскоре именно от Юры я стал слышать критические высказывания в адрес наших вождей, а однажды он запыхавшись прибежал, схватил фотоаппарат: