Живым не брать - Александр Александрович Щелоков

запишем на пленку ваше обращение к сыну. Вы попросите, чтобы он сдался, если его найдут.

— Зачем?

— Если он будет сопротивляться, его могут убить.

— Это хорошо. Давно пора.

Было ясно, что разговаривать с Чикиной дальше не имело смысла. Дьякова с ней распрощалась.

Вышла из барака. Огляделась.

Посреди двора между двумя домами располагалась широкая площадка, утоптанная настолько прочно, что даже осенние дожди должны были лить неделю, чтобы ее расквасить. Когда-то здесь была песочница для детей, стояли качели. Дети выросли, а новых в Красноборске заводить никто не спешил. Растить безработных, бомжей и солдат для новой России люди не собирались. Теперь на детской площадке вокруг стола, сколоченного из толстых струганых досок, собирались мужики-доминошники. С утра до вечера площадку оглашал громкий стук. Руки, привыкшие к лопатам, топорам и пилам, лупцевали стол игровыми костями, часто сопровождая удары полновесным матом.

Отдельно от доминошников под чахлым вязом на длинной скамейке, как скворцы на проводе, сидели старушки. Сидели днями и вили бесконечную нить разговоров об одном и том же.

К этой скамье и подошла Дьякова.

Шесть пар глаз — подслеповатых и зорких, любопытных и настороженных, уставились на нее.

— Добрый вам день, — сказала Дьякова.

— А он такой? — Худая бабуля с землисто-серым лицом посмотрела на нее маленькими сверлящими глазками. Другие женщины молча кивнули. Стало ясно — для тех, кто здесь сидел, день добрым не был.

— Можно с вами присесть? — спросила Дьякова и, не ожидая приглашения, опустилась на край лавочки. — Я из милиции.

Лица бабулек стали еще более постными. Заявление, сделанное гостьей, они воспринимали так, как его бы восприняли богомолки, к которым присоединилась новенькая и сказала: „Я к вам от Сатаны“. В Красноборске не было таких, кто бы всю жизнь просуществовал в ладу с законом. А если ты грешен, то выгоднее дружить с попом, отпускающим любые грехи от имени Господа Бога, чем с ментом, который во всем ищет статью Уголовного кодекса. Даже для своего участкового Ступина не делалось исключений. Все знали и видели, что страж закона почти каждый день на бровях, что делит ложе сразу с Нюркой Квасниковой и Аннушкой Жировой, что берет за просто так сигареты в частном киоске Капы Латыповой, но разве при этом он перестает быть ментом?

Дьякова не сразу завела разговор об интересовавшем ее деле. Сперва рассказала старушкам кое-какие сплетни из жизни областного города: кто с кем развелся, кто кого убил, кого поймали за взятки. Обо всем этом писалось в газетах, но бабушки уже давно ничего не читали и новости воспринимали с видимым интересом, выслушав, сочувственно охали. Потому, когда Дьякова спросила, была ли у Максима Чикина в Красноборске подружка, ей в два голоса сразу ответили:

— Ишшо кака была. Галочка Расторгуева. Мадам фик-фок на один бок.

Все знает Господь о людях, куда больше знают — городские кумушки. Ничто не укроется от их зорких глаз.

Галина Федоровна Расторгуева заведовала детским садом трикотажной фабрики. Это была хозяйственная энергичная женщина, у которой все горело в руках. К тридцати пяти годам она уже пережила двух мужей, которых, как говорили злые языки, „заморила любовью“.

То, что такое было вполне возможно, подтверждал сам вид Галины Федоровны — худая женщина с непропорционально великой грудью, узкими бедрами, она передвигалась вихлястой, разболтанной походкой, такой, что казалось, будто каждая часть ее тела живет самостоятельно.

Галина Федоровна жила в стандартной пятиэтажке в однокомнатной квартире на втором этаже. Дьякова нажала звонок, и в глубине квартиры что-то невнятно прощебетало. Вскоре открылась дверь, и на пороге возникла дама в желтом халате, расшитом яркими жар-птицами. О далеко немолодом возрасте хозяйки квартиры лучше всего свидетельствовала кожа на шее — дряблая и морщинистая, как у черепахи.

Разговор у Дьяковой с Галиной Федоровной не сложился. Та выслушала рассказ о преступлении, совершенном Максимом Чикиным, в полном молчании, сурово поджав губы. Когда же пришел ее черед говорить, стало ясно — Расторгуева человек властный, волевой и каждое свое слово вбивает как гвоздь, считая, что именно на нем держится правда.

— Я мало верю в то, что вы рассказали. Если на то пошло, Максика знаю с детского сада. Он мальчик спокойный и на такое не мог пойти.

— Пошел.

— Отвергаю.

— Но это факт.

— Пусть отвечают за все те, кто парня испортил. Нынешняя армия — банда хулиганов, а все начальники — воры. Лично я никогда своего сына не отдала бы в их руки.

— У вас есть сын?

— Я сказала „если бы“.

— Как вы думаете, к кому Чикин зайдет искать укрытия, если появится в поселке?

— Не хочу даже гадать. Пусть за все отвечают те, кто его испортил.

Хотя от Расторгуевой Дьякова ушла ни с чем, она уже знала, где в Красноборске логичнее всего ждать появления убийцы и дезертира.

* * *

Воспоминания — груз, который каждый человек тащит с собой до конца жизни. И никакими усилиями сбросить его с плеч или хоть немного облегчить людям не удается.

Макс шел, стараясь как можно быстрее уйти от опасных для него мест. Но чем дальше он уходил, тем сильнее его одолевала усталость. Действовал известный психологический парадокс, когда одно и то же расстояние кажется более длинным и утомительным, если маршрут тебе не знаком, и сокращается в случаях, когда он пройден тобой хотя бы один раз.

Ко всему вместе с обострявшимся чувством голода портилось настроение, и в голову приходили мрачные мысли.

Нередко случается, что в запале азарта человек, никогда не нырявший с вышки, вдруг лихо взбирается на десятиметровую высоту, смело подходит к краю платформы, смотрит вниз и тут начинает понимать, что только моча, ударившая в голову, заставила его совершить необъяснимую глупость. И, проклиная себя, он думает: на хрена мне все это было нужно?

Предприятие, которое Максу поначалу казалось простым и легко исполнимым, оборачивалось стороной, которая теперь выглядела труднопреодолимым препятствием, а расстояние, измеренное по топографической карте, оказывалось несоизмеримым с тем, что надо было пройти по местности. Знать бы заранее, что все так пойдет, Макс сто раз подумал бы — рисковать или нет. А вот теперь, когда все сделано, путь к возврату ему отрезан. Раскаяние не поможет. Прощения никто не даст.

Как битый пес, легко догадывающийся, кто из встречных может дать ему пинка по ребрам, Макс безошибочно угадывал, встречи с кем ему надо бояться особо. Этим человеком был Леонид Андреевич Гусь.

Прапорщика Гуся Макс не любил и побаивался. Они столкнулись в первый же день, когда Макс появился в строю новобранцев. Он стоял