Проклятие - Евгений Федоров

А всё же, всё же, что сей сон значит? Напустил мглистых, многоцветных, импрессионистических туманов. Есть ли в нем своя животрепещущая, неукоснительная правда и здравый смысл или всё это басня, наваждения и фантазерство четырнадцатилетнего, задающегося, жутко переучившегося еврейского болвана, имеющего, к несчастью, совершенную, емкую, абсолютную память и вообразившего себя столпом и основателем новой истины? Сколько тут гордого, запредельного высокоумия и высокомерия, и это в 14 лет, неплохо пострел, беда с ним способная бестия, крылат, да этот даст фору любому взрослому и сборит; установка на гениальность (вообще-то для интеллигентной, прогрессивной, просвещенной Кухни это не очень большая новость, к вундеркиндам у нас давно привыкли, все наши дети поголовно вундеркинды, все на скрипках пиликают, пилят, играют), рехнуться можно, крепко, наотмашь, хамски бьет по мозгам и нервам, тут ничего не попишешь! Все разжевал и в рот положил, нахраписто на психику давит, а глотать нам не хочется.

По правде сказать, мало радости эдакую велеречивую заумь слушать, помнить невероятное, фантастическое; вчера это был недоносок, убогий ублюдок, дебил, на которого пальцем только показывать, которого интеллектуальные родители очень совестились, скрывали, от интеллигентных гостей прятали, а нынче это поучающий вас всезнайка, притом обалдую всего 14 лет! Внезапно вымахала орясина, уже знает всякие там подозрительные, тревожные, мутные вещи, откуда такие дети берутся, проморгали развившуюся ослепительную вундеркиндность, а строен! кипарис! заглядение, юный Давид! плюс — задатки гения, а гений, по определению, несколько не в себе, нервные припадки, разные сомнительные и странные голоса слышит, шестикрылые галлюцинации на перепутье ему запросто и частенько являются, знаем и побаиваемся бескомпромиссных, клинических пророков, которые слышат всякое там, бодро следуют за тем, кого слышат, по ту сторону добра и зла, всё дозволено; предпочитаем норму, меру, нормальность, средний царский путь, больше трезвости, реализма, подальше бы от этих.

Наши чувства растерзаны, расхлестаны. Все же в глубине души дико гордимся Пашей, восхищаемся, речь не юнца, а мужа! да какое мужа, выше поднимай, на наших глазах рождается пророк. Все одновременно и разом вспомнили, что крестным отцом Паши был Феликс Карелин, ясновидящий, его введение во храм православной Церкви сопровождалось сверхъестественными явлениями, яркую, как солнце, чудную звезду видели, что бы там некоторые ни говорили, а Карелин имеет богатейший мистический опыт, не меньший, чем у Даниила Андреева.

Кухня дезориентирована, у нас в душе раздрай, дрогнула, затряслась мелким дрипом фибра, неприлично, нервно, ощутили несостоятельность, неполноценность, испытываем чувствительный укол самолюбия, охвачены немотой, на всякий пожарный случай ретиво моргаем глазами, вякнешь, в калошу сядешь, напяливаем на лица гнилые улыбочки терпения, снисходительные, елейные, бакалейные, согласитесь, не очень приятно всё это выслушать, как-то и почему-то смертельно и не на шутку струсилось от настырной, звонкой зауми, тарабарщины, в которой трудно сходу разобраться путем; тускло, скучно и бессмысленно улыбаемся, нам предлагают открыть глаза, проснуться, сделать умственное усилие, преодолеть зашоренность, в ответ мы огрызаемся, даем отбрех, тявкаем что-то жалкое, пустое, во всем этом блестящем построении смутно чувствуется что-то подколодное; неясное, тревожное, опасное, баламутное, бунтарское, подпахивающее злым апокалипсисом, чего следует активно сторониться. Соблазн, соблазн. Не хотим! И мы заявляем, что не собираемся ему кадить, шумно рукоплескать. Так-то.

Еще сколько-то лет минуло, на стене его комнаты появилась и сияла карта Израиля, мотаем себе на ус, так! и где он такую откопал, красавица, Афродита, оторваться нельзя, притягивает глаз! произведение высокого искусства! Ах вот оно что (следует крепко помнить, что в тс годы отвальные настроения еще не носились в воздухе и эти смелые идеи еще не имели на Кухне четких опознавательных знаков)! Точно, как в воду глядели, предвосхищение, теперь-то ясно, куда его сносит, впрочем, не придаем большого значения всем этим интеллектуальным шашням с иудаизмом (возрастное? крайность мнений? парадоксализм? идеологические завихрения и выкрутасы юности?). А напрасно! Опасны и блудливы пути разума, в этой пытливой, творческой голове зреет (или уже созрела) интеллектуальная авантюра, уязвлен Израилем, и эта неотлипная идея переехала, перепахала его душу, звериная, генная тяга, намылился на историческую, заветную родину. Пусть у нас и Евклидов ум, да и не требуется глубокого знания человеческого сердца, чтобы уловить, какую отраву паренек вкусил, чем кормится, чем раскочегаривается юношеское охломонское воображение, к чему всё это и куда этот умник клонит, куда укоренилось сердце избранника, сохнет, куда скользит, соскальзывает. Слышим, всё этим сказано, избранность никогда и никем не отменялась и не может отмениться, так-то, и это явится предтечей и предвестником общих завтрашних настроений: ехать надо!

Наступил, нахлобучился сомнительной, даже враждебной, непредусмотренной ушанкой новый день; трубный, агрессивный глас генной памяти воссоздал и возродил цельное мировоззрение, неистовым фонтаном прорвался внутренний родник правды, взбрыкнула томящаяся, мятежная душа. Вообще-то он еще ребенок, дитя, ему было без малого 16 лет, и по вдохновению свыше, преодолев душевную чересполосицу, расторопно, решительно влетел в курьезный сюжет; вот вам эмоциональный, переживательный, напряженный, тенденциозный спектакль — с холодным, ясным сознанием, смело (новая, горячая любовь, требующая сосредоточения сердца и ума, изгнала бабьи сказки, темные страхи и все глупые, гнетущие языческие суеверия, чуждые и противные истинному, цельному иудейскому самосознанию) и без лишних слов отчубучил, решительно набедокурил, нашкодил по-крупному, учинил то, что когда-то скромно (полно и точно) называлось смачно и просто погромом; изловил, урвал момент, когда опостылевшей, тухлой, недалекой, пошлой и непроходимой зануды-бабушки (русская, маразматическая, беспамятливое ничтожество), не было дома…

Представляете, самый конец мая, выдался на редкость теплый, тихий, мягкий денек, тридцатое мая, в соседнем дворе скамеечка, сумасшедше цветет сирень, буйство сирени, бабуля выплыла посидеть на скамейке, задумалась, челюсть как-то сама отклячилась, частенько в возрасте недоразумения с челюстью случаются, подстерегают (покойникам следует вообще челюсть подвязывать, чтобы они с противной, откляченной челюстью вечно не гнили в земле), размечталась под влиянием весенних дурманов, расслабилась, а что тут плохого, предалась воспоминаниям, грезы наяву, наваждение, возмечтала, разомлела, где и когда ей дарили цветы, было, было, когда же это было последний раз? и за ноги хватали! всё в жизни было; затем она почему-то стала припоминать, что знала, о Екатерине Великой, та предпочитала молодых, имела их в большом изобилии, и у блудницы на троне наступил последний раз, от этого не уйти, всё и у всех случается это в последний раз, хлебаешь воздух и — конец; сирень, сирень цветет, цветет и отцветет, белая мышь, странно белая, юркнула в помойку, поди разбери, может, символ быстротекущей жизни, у Толстого где-то притча — лев, дракон, заблудок висит на кусту, над пропастью, цепко держится, стебель куста мыши жрут, подтачивают, мелькают, белая, черная, день, ночь — сутки прочь, а этот легкомысленный недоумок плюнул на дракона, на льва, на мышей, набросился на сладкие ягоды, что на кусте растут, а может, прав он, мудр, лови мгновение? дети слишком рано в дремучие, бесстрастные старухи записали и упекли, женское и всё такое у нее не кончилось, вполне могла бы развернуться, давать дрозда, как та грандиозная царица, в 67 лет имела любовника, которому и тридцати не было, никакой гримасы, никакого извращения, Платон Зубов вполне был доволен своей участью, чего еще надо: вошел в историю, любой школьник его имя знает…

Опять бабуля вспомянула, как хватали ее за ноги, томные чувства заволокли сознание, таила и таила; потом она ясно видела связь между ее мечтаниями, чертов выплеск, и тем, что случилось, как между причиной и следствием; лукавый попутал, горькие слезы лила, глаза закатывала, как курица, я этого не заслужила, вздыхала тяжко, словно готова была разразиться проклятиями, не решалась покуситься, крикнуть, звать — Торквемаду и с винтом на вас, Гитлера и с винтом! а этот, как дорвавшийся свирепый вепрь, увлекся, активен, раж, горячая потеха, утеха, в итоге ничего не соображал, запал специфический, идейный, горел огнем, семейное, наследственное, разбушевавшаяся стихия (стихия, природа, штормы, бури — вне морали), не унимался долго, бурный дух революционный, учинил настоящий погром, а еще говорят, звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас, порубал топором иконы, бабушкины и те, что остались от матери; оперативно, старательно, честно, нравственно серьезно хозяйничал, со смаком, словно решил поразмяться, ах, раззудись плечо, удаль молодецкая, вдохновляет и организует волю спущенная и запущенная на произвол волн мускульная энергия, лучше, чем слово, организует, настоящее дело бодрит сердце, не понарошку всё, дядя не шутит, экстаз самоидентификации, горячка битвы, похоть жаркая, то, что по Фрейду зовется сублимацией половой энергии, эй, вы, Небо, снимите шляпу! Наскок, интересный, рискованный наскок, прорыв, так рождается, становится (становление!) герой и творится культурный подвиг, провоцирующим соблазн, манящим топориком, сим победиши, надежным, цельнометаллическим, отцовским; усердно и вкусно бесчинствовал, блажь, бунтарь, от души выложился, страсть, удача, удалось, дух разрушения есть дух созидания, учил еще Бакунин. Порубал проказник, прыткий шалун, несносный воитель (едрит его, дурака, недоноска, мать, бабушку и прапрабабушку, красавец светло-русый, русский богатырь с голубыми глазами, витязь, князь, под стать Есенину в юности, узкие бедра, широкие плечи, строен, слишком, до стандартности, куда вся плюгавость делась? сошла, как с гуся вода) ценного, просто музейного Спаса, завидного, в считанные минуты разделал, динамизму нет предела, кипучая энергия, а икона мамина, а раз мамина, мама, родная мамочка, а значит, понятно, его, Пашина, наследственная, а не старой и безмозглой, впавшей в детство дуры-бабушки, сокрушающейся сердцем (бабушек вообще никто и никогда не слушает), а раз его, вы признаете, что его икона, так чего жлобитесь, не ваше собачье, сучье дело! Всё понятно, это он в порыве благородного бешенства усердствовал, стильно, есть стиль, разумеется — авангард, настоящий, честный, точно рассчитанный обнаженный сильный прием при обнаженном подсознании, Маяковский, Малевич, Эйзенштейн, Мейерхольд, конструктивисты, Татлин, Родченко, словоизвержение, приговаривал, запускал дидактику, экспрессия, не плох риторический уровень, нравственный закон внутри нас, я вам покажу торжество православия, помнить будете, чертовы идолопоклонники, мракобесы, антисемиты! порубал Спаса, молодо-зелено, не делайте из мухи слона, всего-то ничего, характер показал, обнажил, задор, ревущий романтизм, жесткий нонконформизм, возрастное, горазд рубать, отвел душу, в азарт вошел, гулял, как ненормальный, засос, силушка по жилушкам похаживает, соскальзывая с перехлестом без большого затруднения в беспредел; а этой иконе, трагизм положения! весело было нам! слезы, слезы! скорее кумекайте, XVI век, в хорошем состоянии, эту икону, цены ей нет, ой, не лады, музейная вещица, с руками оторвали бы, велик соблазн такую порубать, ай-ай, нисколечко не одобряем темного погрома, несправедливое деяние, глупое, гадкое, идиотское! без ножа зарезал, уж как нашей благоразумной, трезвой, теплой, интеллигентной просвещенной, прогрессивной Кухне очень горько было, что Спаса так форсированно, бездарно, мерзко употребили,…