Кольцо принцессы - Сергей Алексеев

— Батя, — наконец шепотом спросил он. — А в суворовцы где принимают?

— Не знаю, должно в военкоматах, — ничего тогда еще не подозревая, объяснил отец. — Давай доедай и пошли!

Через месяц он знал все о суворовцах и, не дожидаясь установленного возраста, заявил родителям:

— Пойду в суворовское училище! Делают исключение и принимают даже с седьмого класса, только надо похлопотать.

Отец попытался сначала объяснить, что берут туда детей офицеров, да и то не всех, сынков больших начальников и прочих блатных, потом же притомился от требований сына и заявил, что таких, как он, двоечников и балбесов, не то что в суворовское, но и в армию-то не возьмут, велел выбросить дурь из головы и сидеть дома. А у него тогда действительно был какой-то шальной период: делать овчинные крылья из тулупчика и прыгать с крыши уже стало поздновато, а летать хотелось невыносимо. Однако же нигде поблизости не то что аэродрома не было — самолеты и те летали на такой высоте, что виделись маленькими крестиками с белым хвостом инверсионного следа. Герман чувствовал еще детский и непроходящий приступ отчаяния и жил тем, что мечтал и фантазировал, не воспринимая реальности, где надо было учиться так, чтобы не позорить родителей. Мать работала учительницей, страдала головными болями, бессонницей и слабыми нервами, потому, выслушав заявление сына, совершенно не педагогично добавила к отцовским аргументам подзатыльник и отправила косить траву.

Родительское непонимание подействовало неожиданным образом: весь следующий учебный год Герман получал одни пятерки, в том числе и по поведению, сдал на отлично все экзамены за восьмой класс и сделал новый заход на отца с матерью. В его разумении все складывалось отлично, за исключением одной детали: поскольку оставлять дома его было не с кем, то в школу повели пяти с половиной лет под личный материнский надзор, так что восьмой он закончил в тринадцать с половиной, а в суворовское принимали с пятнадцати. Могли, конечно, не принять по малолетству, и все зависело от того, сумеют ли родители убедить начальников: ведь принимали же генеральских детей возрастом еще моложе!

Отец не имел никакого образования, самоучкой освоил столярно-плотницкое дело и благодаря матери давно работал преподавателем труда и физкультуры. Но кроме того, с начала лета занимался заготовкой дров для школы, потом сеном для подсобного хозяйства и к осени — ремонтом к новому учебному году. На сей раз убедительных доводов отказать он не нашел, пообещал, что похлопочет, но занятый с утра до вечера дровами — школа была деревянная, старая, не натопишь — никак не мог выкроить дня, чтобы съездить в райвоенкомат. Герман работал колуном неделю, вторую, третью и когда ни с чем не сравнимый, сладковатый запах расколотой березы сделался ненавистным, а напоминать родителю, что выходят все сроки, стало невозможно по причине того, что сразу же наворачивались слезы, он замолчал.

А когда совсем приперло, когда оставалось несколько дней до окончания набора в училище, отец все-таки собрался и поехал в город.

Сутки Герман просидел на дороге за околицей, поджидая его возвращения, и мать угнала его на другой день домой чуть ли не с палкой, поскольку никакие уговоры не действовали. Руками отец работать умел, но язык и речь у него были мужицкие, суконные и жесткие, так что объяснить толком, почему его сын жаждет учиться в суворовском, не смог, Выслушал доводы всех начальников, к которым удалось пробиться, после чего ушел в рюмочную, там напился и снова вернувшись в военкомат, популярно сказал все, что думает про тыловых крыс: в то время шла война в Афганистане. Его увезли в милицию и выпустили только утром.

Домой он пришел черный и грозный, молча запряг казенную лошадь, бросил мотопилу в передок и поехал в лес пилить дрова. Основательно наревевшись на сеновале, Герман в ту же ночь побежал в город за полсотни верст, прихватив с собой метрики и свидетельство о восьмилетке. К открытию военкомата (дежурный не впустил) он уже сидел на крыльце и ждал начальника побольше, однако в тот день старше капитана с подбитым глазом никто не явился.

— Направьте меня в суворовское училище! — потребовал он с порога.

— Отставить! — бросил капитан. — Выйди и зайди, как положено.

— А как положено? — спросил Герман.

— Скажешь: «Разрешите обратиться, товарищ капитан?» Если разрешу — обратишься.

Он вышел за дверь, потренировался немного и снова предстал перед начальником.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан? Тот откровенно зевал, скучал, курил уже не первую сигарету натощак, часто смотрелся в бритвенное зеркальце, разглядывая фингал, и искал хоть какого-нибудь веселого развлечения.

— Отставить! Не вижу блеска в глазах, вид не бравый и во рту мухи… спят! Суворовец должен выглядеть молодцевато, докладывать громко и отчетливо. Еще раз!

Герман терпеливо удалился, перевел дух, набрался ярости, словно перед дракой, и снова открыл дверь.

— Разрешите обратиться, товарищ капитан?!

— Не разрешаю! Чего орешь? В ушах звенит!

— Сказали, громко!

— И как стоишь? Пятки вместе, носки врозь, спина прямая, грудь развернуть, подбородок вверх!.. Все сначала! Потренируемся!

С седьмого раза ему удалось войти, как положено, а может, капитану надоела игра.

— Понял, что такое армия? — спросил он.

— Так точно! — крикнул Герман.

— Желание не пропало?

— Никак нет!

— Ну вот, подождешь еще, поучишься, и как исполнится восемнадцать, пойдешь служить. А сейчас свободен. Шагом марш!

Герман не дрогнул, сделал три шага вперед (кабинет был совсем маленьким) и выпалил чуть лине в лицо капитану.

— Хочу в суворовское!

Тот слегка отшатнулся, прищурил левый глаз — подбитый правый и так был прищурен.

— Знаешь, кого туда берут?

— Знаю, детей офицеров и всяких блатных!

— Вот! Правильно! А ты кто такой? Как твоя фамилия?

— Шабанов!

— Как?! — подскочил он. — Шабанов? Это твой батька тут вчера права качал?

— Мой!

От негодования и какого-то веселого возмущения капитан побегал по кабинету, закурил и еще раз глянул в зеркало.

— Да!.. Ну и семейка!.. Я вчера отцу объяснил!.. А он тебя послал? Ну, даете! На измор хотите взять?.. Можешь сам-то объяснить, откуда у тебя такое желание — в суворовское? Ладно бы, родители служили, военная косточка… Хоть знаешь, что делают в этом училище?

— Учатся! Потом идут в военное училище.

— Я бате твоему вчера сказал: нет у нас в районе разнарядки в суворовское. Девять мест на всю область было. Понимаешь? И они уже давно распределены, по заявкам прошлого года. Так что опоздал ты, парень. И вообще, через два дня прием заканчивается. Покупай билет на автобус и катись домой. Родители денег дали?

— Не дали…

— А как добирался?

— Бегом…

— Так вот, бегун. Или беги назад в свою деревню, или в милицию сдам, чтоб вернули родителям. Отец за дебош штраф заплатил и еще заплатит.

— Значит, направления не дадите, товарищ капитан?

Тот хмыкнул восхищенно.

— В офицеры захотелось? Командовать?.. А сначала надо научиться подчиняться!

— Летать хочу, а не командовать! Капитан устало сел на место, вытряхнул из пачки последнюю сигарету и прикурил от окурка.

— Все летать хотят… Ты самолет-то близко видел?

— Нет еще… Только в небе и высоко.

— Вот! Зато родился среди тракторов и комбайнов… Так что иди-ка в механизаторы! В армии танкистом будешь, служить.

— Ладно, — сказал Шабанов. — Раз нет направления — сам побегу в Калинин и поступлю.

— Ну, беги, беги, — отмахнулся капитан. — Сейчас в милицию позвоню!

Задерживать сам он не стал, видно, вспомнил Шабанова-старшего, снял трубку и набрал двухзначный номер. Герман спокойно вышел из кабинета, скользнул мимо дежурного и на улице уже припустил рысью.

Оказалось, капитан на самом деле сообщил в милицию о подростке, сбежавшем из дома, и первый раз его чуть не поймали на посту ГАИ у выезда из города. После этого все опасные места он обегал стороной и часто сворачивал с дороги в лес, когда замечал подозрительную машину. Тогда он еще не знал, что и родители заявили о пропаже сына и, оказывается, за ним началась настоящая погоня.

К обеду он сильно проголодался и, огибая притрактовые деревни, почти не сбавляя скорости, заскакивал в огороды, рвал огурцы с грядок, лук и горох, набивал под рубаху и ел на ходу. А вечером вообще повезло, высмотрел курятник, стащил из гнезда девять яиц, которые выпил на бегу, и не останавливался уже до самого утра. И все-таки за сутки не добежал до Калинина, одолел только сто шестьдесят километров. Усталости он не чувствовал, мысль, что сегодня последний день приема в суворовское, подстегивала его всю дорогу, и тут, когда оставалось всего-то тридцать верст, полетел, несмотря на опасность быть схваченным. Скорее всего, на таком расстоянии его никто не ждал и не ловил, и Герман благополучно добежал до областного города и тут заблудился, поскольку не ожидал, что он такой огромный и запутанный. Потеряв часа три драгоценного времени в лабиринтах улиц, он так и не сумел отыскать нужной и впервые за всю дорогу обратился за помощью. Какой-то мужик на остановке посадил его в троллейбус и назвал место, где сойти.