Суворовец. Том 1 - Анна Наумова

фотографии на меня глянул коротко остриженный лупоглазый пацаненок со слегка испуганным взглядом. В суворовской форме. Не совсем, правда, такой, правда, как у меня.

Мой отец. Тоже Рогозин. Суворовец Антон Рогозин. Один из первых суворовцев в СССР.

Я снова будто услышал тот самый, надтреснутый, голос. И я снова почувствовал себя пятилетним, сидящим рядом с отцом на кухне и вместе с ним жадно слушающим рассказы о военных и послевоенных годах.

— Война тогда шла, Андрюха, — рассказывал отец, слюнявя палец и листая альбом. — Сорок третий год был. Батя мой, твой дед Павел, под Орлом погиб. Мы с мамой в Горьком жили...

— А почему ты в Суворовское решил поступать, па? — полюбопытствовал я, осторожно трогая пышные отцовские усы. Носил отец усы не для солидности — прикрывал шрам, полученный когда-то в молодости во время работы на заводе.

— Сосед на зимние каникулы в Горький приехал, Лешка Сальников, — пояснил батя, откашлявшись. — На побывку. Балда балдой был, сорванец этакий... Все стекла во дворе перебил из рогатки. А тут - поди ж ты! Ладный, серьезный, в суворовской форме... Глянул я на него — и меня будто торкнуло: хочу в Суворовское. Помню, как сейчас: вцепился в него, будто клещ. Расскажи, говорю, Лешка, что да как...

— А потом? — жадно расспрашивал я отца.

— А потом в Горьком Суворовское училище открыли, — пояснил он, снова перелистывая альбом и с гордостью глядя на себя в военной форме. — И я поступил!

— Тоже приехал потом гордый на побырку... на по-быв-ку? — старательно и почтительно переспросил я, глядя на деда снизу вверх.

— А вот фигушки! — лукаво усмехнулся папа. — В первой четверти я "лебедя" по русскому схлопотал. Без зимних каникул оставили. Расстроился я жутко! И тогда твердо решил: выйду в отличники. А в сорок пятом я аж на парад Победы съездил! Вот!

— На пара-ад? — изумился я. И старательно выговорил: — Это, папа, прямо где... где солдаты мар-ши-ро-ва-ли?

— А то? — приосанившись, будто он снова был юным суворовцем, сказал отец. — Целых двести десять горьковских суворовцев в параде участие приняли. Шутка ли? В один строй нас с победителями поставили!

Фото: https://kadet.ru/lichno/Tolok/Suv_nah/Gorky/Gorky.htm

После той зимы шестьдесят восьмого, когда я сидя рядом с отцом, рассматривал его суворовские фотографии, прошло целых десять лет. Я и думать забыл об этих рассказах. Проказничал в меру, учился, пинал мячик и гонял шайбу. О поступлении в Суворовское я и не думал. Казалось мне это чем-то далеким и недосягаемым.

И этот разговор я вспомнил только через долгие годы, когда нежданно-негаданно встретил во дворе своего однофамильца Макса Рогозина в суворовской форме.

В тот вечер я был впечатлен, наверное, так же, как некогда юный Антон Рогозин, нежданно-негаданно встретивший зимой сорок четвертого своего друга детства — Лешку Сальникова в суворовской форме. Достал дедовский альбом и так же, как сейчас, листал его до поздней ночи. А потом твердо решил подтянуться по "физухе" и закрыть все "хвосты" в учебе, чтобы хорошо сдать вступительные экзамены...

Жаль только, отец так и не узнал о моем поступлении...

Тут скрипнула дверь в комнату. Я нехотя оторвался от пожелтевшего альбома, на страницах которого была запечатлена жизнь одного из первых суворовцев в СССР.

— Андрюша! — прошелестел тихий голос.

Я обернулся и встал, чтобы поприветствовать маму.

***

— Ну что, Андрюшка-кукушка? — деловито расспрашивала бабушка, щедро накладывая и мне, и маме на тарелки по огромному куску пирога с вареньем. — Как жизнь молодая?

И бабушка едва заметно подмигнула мне, указав взглядом на маму. "Помоги, мол, развеселить".

Мама, грустная и понурая, безучастно ковыряла пирог.

Оно и понятно. Не до веселья ей сейчас. Уж не знаю, что у них там с отцом приключилось. Но надо возвращать родительницу к жизни.

— Отлично! — бодро сказал я. — Ух и неделька у меня выдалась...

И я, наверное, целый час рассказывал маме и бабушке о своих новых буднях.

О том, какой вкусными теперь в столовой кажутся каша и суп. Раньше, помнится, я тарелку доесть не мог дома. А теперь, набегавшийся и голодный, сметал все до единой крошки за милую душу!

О том, какими легкими теперь кажутся некогда трудные школьные нормативы по бегу. О том, какой ерундой мы иногда занимаемся на трехчасовой самоподготовке. О новых преподах, нарядах и разговорах после отбоя...

Как ни странно, все трудности и горести мигом перестали казаться такими страшными. Даже то, как братьев Белкиных чуть не застукали с сигаретами, уже казалось просто смешным. Я был рад, что сумел помочь друзьям.

— Зин, а Зин! — окликнула маму бабушка. — А наш-то суворовец как повзрослел! Скажи?

И она с тревогой посмотрела на родительницу. Будто проверяла, слушает нас мама или нет.

— Да, да! — согласилась мама. — Очень повзрослел.

Она, слушая меня, даже как-то повеселела. На щеках вновь появился румянец. Да и глаза заблестели.

— То-то и оно! — с удовольствием констатировала бабушка и плюхнула маме на тарелку еще один большущий кусок пирога. — Ешь давай! А то одна кожа и кости остались!

Мама послушно взяла предложенный кусок и вдруг нерешительно спросила, глядя на меня:

— Сынок... А ты ведь сейчас во двор пойдешь? К друзьям?

Я посмотрел на нее и задумался.

О встрече с дворовыми друзьями я, признаться, мечтал с той самой поры, как нежданно-негаданно вернулся почти на тридцать лет назад. Увидеть бы сейчас Саньку Левого, с которым мы еще куличи в песочнице лепили. "Левый" - это не фамилия, а погоняло. Санька был единственным во дворе левшой.

Да и Пашку Корева — своего второго близкого приятеля, по прозвищу "Корень" лицезреть охота. Сколько чердаков и строек мы вместе излазали, сколько партий в "ножички" сыграли — и вспомнить страшно! Ну а еще, само собой, шалаши строили, гудрон жевали. Ну и так, по мелочи...

В том, новом мире, я не увижу больше никогда Пашку. И дело даже вовсе не в том, что Пашка — больше не Пашка, а рослый и грузный дальнобойщик Павел Игнатьич... Просто нет в том мире больше Пашки. Забрал его инфаркт. Прямо в рейсе, когда был за рулем. Успел только на обочину вырулить и встать. И все.

А тут... А тут он есть. Живой