Бездушная - Джейд Вест

Я была слишком заинтересована в грязных секретах Люциана Морелли, чтобы отступить.

Глава 16

Люциан

Я был самым скрытным человеком на свете, и так было всегда. Мне нравилась сила, которую дает сохранение темноты, глубины и обособленности от всех окружающих. Неравенство в знаниях. Баланс между их слабостями и твоими.

У меня не было слабостей. У меня никогда не было слабостей.

Даже если в детстве какие-то слабости и были, отец быстро избавлял меня от них. Наследник Морелли должен был быть чудовищем абсолютного совершенства.

И все же, несмотря на то что большую часть жизни провел в уединении, какая-то часть меня хотела рассказать Илэйн свою историю. Я хотел увидеть потрясение в ее красивых глазах, когда она услышала бы настоящую историю Люциана Морелли.

Хотел видеть, как она раскроет рот, когда я буду рассказывать ей о том, как в самом начале отец заметил мою нечувствительность к боли и как он проверял пределы моих возможностей, стиснув зубы.

«Ты чувствуешь это, мальчик? Скажи мне, когда будет больно…»

Его рука, потом ремень, потом ужасные порезы. Как он скручивал мою плоть, удерживал меня и бил так, что я отлетал.

Я не чувствовал ничего.

Часть меня хотела этого. Я хотел узнать, каково это, когда над моим телом так издеваются и ломают его.

Он отвел меня к одному врачу, а после него к другому специалисту, и под страхом смерти, запретил записывать какие-либо мои результаты. Ответ был быстрым и однозначным. Врожденная нечувствительность к боли. Мое тело не понимало, что такое боль.

Отец сказал мне, что было бы грехом против имени Морелли рассказать кому-то о моем состоянии, даже матери. Он сказал мне, что ему будет стыдно за меня всю жизнь, если я хоть словом обмолвлюсь об этом кому-нибудь в этом мире.

Я не сказал им. Не сказал об этом ни своей матери, ни братьям и сестрам, ни кому-либо из моих школьных друзей. Не сказал ни слова об этом своим учителям, не объяснил им, почему я никогда не кричал во время спортивных матчей, когда кто-то врезался прямо в меня. Это было не их дело. Все, что касалось меня, не касалось никого.

Не помню, сколько мне было лет, когда боль других людей начала очаровывать меня, но это было так. Боль каждого человека, что я видел, очаровывала меня. И впервые решился на это, когда однажды увидел, как мой одноклассник Энтони плачет в кустах после школы. Ему было больно от того, что кто-то так сильно расцарапал его руку, что пошла кровь. Помню, как подошел к грустному маленькому слабаку, и быстро убедился, что никто не смотрит. Я был настолько очарован, что повалил его на траву и надавил ногой на его кровоточащую кожу. Навалился на него всем своим весом, причиняя еще большую боль, и он плакал, извиваясь, визжа и умоляя меня остановиться. Даже тогда люди знали, что с Морелли лучше не драться.

Мне нравился поток силы, который я чувствовал, пока он умолял меня с глазами полными боли и слез. Я чувствовал себя богом, стоящим там, повелителем. Это завораживало меня. Я понятия не имел, что может заставить кого-то так извиваться и плакать, быть таким разбитым.

Я не помню, сколько мне было лет, когда мое увлечение красивыми девушками с большими глазами полными слез стало особенно сильным. Может быть, мне было двенадцать или тринадцать. Я уже давно привык править школьным двором, наказывая любого, кого хотел, но в основном это касалось других мальчиков — как соперников, так и неудачников. Крупный для своего возраста, я любил доставать и ребят постарше и заставлять их страдать.

Первой девушкой, которой я причинил боль, была Бетани Фрайерс. Однажды после урока рисования она шла по парку пружинистым шагом, светлые волосы раскачивались на ходу. Я уже присматривался к ней раньше, а она смотрела на меня. Любопытная. Желающая.

При виде нее у меня потекли слюнки, а член затвердел, как это происходило ночью в течение нескольких лет. У меня было такое сильное желание увидеть, как она умоляет меня остановиться, что от этого перехватывало дыхание.

Она узнала меня в тот момент, когда я подошел к ней сзади. Ей даже не нужно было видеть мое лицо. Бетани ахнула, когда я потащил ее с тропинки вниз по склону, подальше от глаз прохожих. Но она не сопротивлялась. Не кричала. Во всяком случае, она, казалось, таяла рядом со мной, ее тело было готово, даже если разум был потрясен.

Ее глаза были большими и испуганными, когда она повернулась и увидела меня, и от этого мой член стал еще тверже. Но затем девчонка облизнула губы, высунув язычок, и потянулась ко мне дрожащей рукой.

Я отмахнулся. Дело было не во мне. Дело было в том, что я мог сделать с ней. То, что мне хотелось сделать уже довольно давно.

Я причинил ей боль там, где никто другой этого не увидит. Расстегнул ее блузку и увидел ее прелестные соски, и что-то заставило меня захотеть причинить им боль сильнее всего остального. Я действительно причинил им боль. Поэтому так сильно сжал их в пальцах, что она захныкала, и ее нытье взволновало меня даже больше, чем крик одного из парней. Это было как-то интимно. Ее неглубокое дыхание заставило меня почувствовать себя богом в большей степени, чем я когда-либо того желал.

Инстинкт берет верх даже в таком возрасте. Кусать ее казалось мне самой естественной вещью на свете. Мне нравились следы, которые я оставлял на ней, такие розовые на фоне ее кожи. Я знал, что они оставят синяки и причинят ей боль не только сейчас, но и позже. Но мне хотелось причинить ей боль снова и снова, просто чтобы сохранить эти следы на ее коже.

Она была старше меня, наверное, ей было шестнадцать. У нее были прелестной формы сиськи, которые покачивались, когда я по ним шлепал.

«Ауч, ой. Ой! Люциан, пожалуйста…»

Но это был не просто крик боли, когда я сжимал ее и тянул за соски. В ее глазах было нечто большее, когда она выгибала спину навстречу мне, даже когда хныкала… а потом это хныканье сменилось другим видом хныканья.

Бетани кончила от одного только моего насилия над ее нежной кожей, ее рот был открыт, когда она стонала для меня. Это была сила.

— Расскажешь кому-нибудь об этом и ты умрешь, — прорычал я, отпуская ее, и она кивнула. Девка