И все содрогнулось… Стихийные бедствия и катастрофы в Советском Союзе - Найджел Рааб

с землетрясением в Крыму: сталинское правительство внимательно следило за ходом спасательных операций, однако и у местных властей вполне хватало пространства для маневра. Землетрясение случилось раньше, чем градостроительство (а не просто восстановление поврежденных строений) стало общегосударственной политикой, так что в Ашхабаде работы шли с куда меньшим размахом, чем в 1966 году в Ташкенте [Кадыров 1990: 11]. За неимением выверенного плана – в отличие от последующих лет – процесс восстановления нес довольно бессистемный характер. На международной арене катастрофа была покрыта завесой тайны и весьма скупо описывалась в «Правде»; местная же пресса освещала все происходящее широко и достаточно критически. Конечно, Сталина или партию тут упрекнуть не в чем, однако же по публикациям того времени видно, что решения правительства оставляли местным органам управления существенный простор для импровизации. По реакции властей на землетрясение в 1948 году также можно судить о том, что политические отношения в Советском государстве на тот момент еще не вполне созрели. К примеру, лозунг о «дружбе народов» фигурировал в газетных публикациях сугубо в контексте восстановительных мероприятий; полностью он раскроется лишь после ташкентского землетрясения в 1966 году. Можно сказать, что дружба народов обрела куда более важное место в памяти брежневского поколения, чем она занимала на практике в сталинском государстве. При Горбачеве воспоминания об ашхабадском землетрясении вновь сменили тональность, в них стала подчеркиваться нерасторопность правительства в сороковых годах.

Подобно Крыму, Ашхабад являлся сейсмически неустойчивым местом. С 1893 по 1950 год здесь произошло двадцать пять землетрясений, причем толчки в 1929 году причинили городу серьезный урон. Однако случившееся в 1948 году ашхабадское землетрясение стало сильнейшим из всех, что помнила история Туркменистана. Без малейшего предупреждения ранним утром 6 октября весь город ощутил мощный десятисекундный толчок. Сила его оказалась такова, что незначительные отголоски были зарегистрированы даже в Москве – за две с половиной тысячи километров, – а волна от удара ушла далеко за иранскую границу. Несмотря на то что точные цифры жертв остались тайной сталинских лет, по самым осторожным подсчетам речь идет по крайней мере о нескольких десятках тысяч человек, при населении города, едва превышавшем сто тысяч. Множество людей были извлечены из-под завалов – кто-то еще живым, а кто-то уже погибшим [Кадыров 1990: 20–24]. Жилой и хозяйственный фонд пострадал столь сильно, что вид с аэрофотоснимков больше напоминает город, подвергшийся ковровой бомбардировке. На уличных же кадрах видны здания культурных учреждений – театров, школ, корпусов Академии наук, – сплошь обращенных в руины[106]. Стоит также помнить, что все доступные изображения по теме тогда же прошли цензурную дистилляцию, отчего мы и не видим, к примеру, ни одной фотографии с лежащими на улицах телами (что подробно описано в текстовых источниках). То же, кстати, приключилось и с фильмом о землетрясении (к нему мы еще вернемся позже). И тем не менее, пусть сколь угодно избирательные и отцензурированные, но все же наличествующие фотоснимки – это лучше, чем их отсутствие; ведь это одни из немногих свидетельств прямых последствий трагедии.

Наиболее подробным описанием произошедшего являются воспоминания Д. В. Наливкина, видного геолога, члена Академии наук СССР. По чистой случайности накануне землетрясения он прибыл с рабочей поездкой в Ашхабад и допоздна проводил совещание с партийными чиновниками. Вдруг среди ночи здание заходило ходуном. Когда же тряска стихла, все высыпали на рассветную улицу – чтобы обнаружить вместо нее обращенный в руины город. Здания полуобвалились, телефонная связь не работает, телеграфная линия повреждена; словом, столица союзной республики в одночасье оказалась в полной изоляции. Один из чиновников, бывших с Наливкиным, к тому моменту уже узнал, что лишился семьи [Наливкин 1989: 9–10].

Наливкин описывает вопли и стенания разрушенного города – то, чего не увидишь на фотографиях. Он рисует леденящие кровь картины с искалеченными жертвами, «кучками грязной одежды» – так эвфемистически говорит он о трупах, лежавших бок о бок с выжившими, на которых, однако, «никто не обращал внимания». И таких «кучек» в городе было великое множество. Неудивительно, что местные жители пребывали в шоковом состоянии, граничившем с безумием. Наливкину встретилась полураздетая женщина, которая шла по проезжей части «прямо на машину, дико смеялась, стонала, рвала на себе волосы» [Наливкин 1989: 14]. Учитывая отсутствие официальной статистики, эти воспоминания лучше всего дают почувствовать, что происходило в городе до того, как начались целенаправленные спасательные мероприятия.

Поскольку, когда началось землетрясение, Наливкина окружали высокопоставленные чиновники, он не только непосредственно описывает их действия, но и выступает в качестве свидетеля их доброй воли: с заботой и вниманием они тут же принялись оказывать помощь пострадавшим, обращавшимся к ним с большим уважением, поскольку они не сомневались, что те смогут ее оказать. В версии Наливкина компартия также предстает невинной жертвой разбушевавшейся стихии. Впрочем, не вызывает сомнений, что, являясь гостем города, он смотрел на него глазами внешнего наблюдателя и потому не мог глубоко вникнуть в замысловатую внутреннюю динамику процессов, затруднявших или же обусловливавших те или иные события вокруг. Так что его повествование оказывается не столько путевыми заметками чужака, сколько передачей информации, доступной жителям города.

Местная пресса по горячим следам о случившемся не сообщила, поскольку толчками были разрушены также и типографии, так что самым оперативным оказался репортаж, опубликованный в московской «Правде»[107]. Бросается в глаза странная неаккуратность в формулировках: сообщалось о большом количестве пострадавших, даже допускалась возможность гибели жителей Ирана и назывались видные партийные деятели, которым не удалось пережить бедствие, однако же общая численность жертв так нигде ни разу и не упоминалась. Лишь когда «Правда» с гордостью сообщила, что для помощи пострадавшему городу принимаются все необходимые меры, читатель получил возможность хотя бы приблизительно уяснить масштаб трагедии: сообщалось о ста двадцати самолетах, перевозивших раненых (более шести тысяч) в госпитали соседних республик, или о шестистах детях, оставшихся сиротами, которых также вывезли из разрушенного Ашхабада[108]. Что совсем странно, не сочтя нужным указать количество жертв в Ашхабаде, в предыдущем номере «Правда» привела данные по пострадавшим от землетрясения в иранском Мешхеде, ошибочно посчитав его самостоятельным геологическим феноменом[109]. А еще через день газета сообщила имена погибших в Ашхабаде министерских чиновников, успокоив читателей, что должности не пустуют, а их обязанности взяли на себя компетентные работники[110]. Но, несмотря на все подобные косвенные указания, советское правительство продолжало занижать число жертв, счет которых шел на десятки тысяч – что на порядок больше, чем официально заявленное сравнительно скромное количество погибших в Ташкенте в 1966 году[111]. В Москве же – принимая во внимание настоящий град из статей о