Сувенир - Нина Шевчук

великан вмещал в себя огромную массу планктона, тогда еще не офисного, а самого разнообразного, ведь, как ни сложно поверить в это сейчас, но было время, когда торговля не являлась единственным «рыбным местом» в наших краях.

«Капитана», водившего громадину, тогда не воспринимали как обслуживающий персонал. Многие пассажиры знали его по имени и относились с глубоким почтением. Известное дело: управлять такой толстозадиной — не анчоусы с пивом уплетать! Тут сноровка нужна, опыт и талант.

Возвращаясь домой со смены, иной пассажир приносил водителю угощение: работница хладокомбината, которой приглянулись суровые усы Капитана, доставала из авоськи бутылочку ароматной сладкой смеси мороженого, по понятным причинам не дошедшей до фризера, тепличники делились помидорами и огурцами, а бойкая старушка, продававшая на конечной пирожки с капустой, всегда отпускала Капитану четыре пирожка по цене трех. Причем, с ее стороны это была вовсе не коммерческая уловка, так как на других клиентов «акция» не распространялась даже в случае более крупных покупок.

Само собой разумеется, что пассажир, снедаемый какой-нибудь тайной тоской, первым делом поделится ею именно со знакомым водителем автобуса. А с кем же еще? Этот усатый зря болтать про чужое горе не станет. Видно, что человек серьезный. Да и нельзя ему, написано ведь красным по белому: «Разговаривать с водителем во время движения запрещено!»

Именно так рассудил однажды совхозный тракторист Паша. Рассудил и полез, толкаясь локтями, к выходу. Вывалившись из правой створки передней двери, он осторожно забарабанил костяшками пальцев в стекло левой створки, ведшей в кабину водителя. Последний нажал на кнопку и впустил гостя.

— Ну чё как? — спросил Павел беззаботно, будто вломился в кабину так просто, от скуки.

— Да как всегда. Хожу все по цепи кругом — от конечной до конечной, — ответил усатый, слегка придерживая огромный «штурвал».

Паша тяжело вздохнул. Как начать — не знал.

— А ты как? — подбодрил его водитель.

«Исповедовать» пассажира нужно скорее. Если не успеется до пункта его назначения — может остаться на целый круг.

— Да хреново, чё там, — досадливо махнул рукой Паша.

— Что так?

— Люська моя опять зашлялась, псица бешеная. Вот не поверишь: кожный день! Кожный день часов в восемь вечера кобели привозят, десять метров от калитки высаживают.

— Бил? — поинтересовался Капитан тоном терапевта.

— Бить не могу, — признался Паша. — Батько мой никогда пальцем не трогал нас, а мать — тем более. И я не могу.

— Жаль, что не можешь. Кулак от такого лучше всего лечит. Тогда выгони, — предложил усатый новый выход.

— Куда ж выгони? Трое детей у нас! Мать-то она ничего, ласковая. И в школу проводит, и сготовит, и постирает. А сам я куда?

Автобус плавно причалил к остановке, Капитан поерзал в кресле. Задумался. Следующая станция — Пашкина. Нужно срочно что-то предложить.

— Знаешь что? Свяжи и побрей ее наголо! — выдал он первое, что пришло в голову.

— Как это? — не понял Паша.

— Как барашков бреют, видал?

— Зачем?

— А затем: баба она красивая, особенно шевелюра эффектная. Без волос почти вся красота и выйдет. Кому охота с лысой бабой валандаться?

Паша почесал небритый подбородок.

— Так и мне самому страшно будет глядеть-то на нее.

— Это уж сам выбирай, что лучше: глядеть на нее и вечерами выглядывать, или за честь свою постоять. Бывай!

Усатый открыл дверь, показывая, что «консультация» окончена.

Следующим утром в стекло водительской кабины снова постучали костяшками, на этот раз изящными, розовыми. Увидев в овальном окошке распухшее от слез лицо Люси, обрамленное цветастым ситцевым платочком, Капитан открыл не сразу.

Неужели дуралей и впрямь его послушал? Да еще и разболтал, что виноват во всем водитель автобуса! Как вцепится сейчас в усы, бешеная баба!

Люся снова постучала. Делать нечего, пришлось открыть.

— Здравствуй, Люся. Что случилось? — кротко спросил усатый.

— Можно я тута поеду, чтобы люди меня не видали? — жалобно попросила она.

У Капитана отлегло от сердца. О его причастности к семейной ссоре она явно не знала.

— На здоровье. А что с тобой стряслось?

Она махнула рукой и поджала красивые пухлые губы. Потом сказала:

— Пашка, сволочь, вчера волосы мне под корешок остриг.

— Как так? — удивился усатый со всей искренностью неумелого вруна.

Люся всхлипнула, но сдержала слезы.

— У Егоровны, бригадирши, день рождения вчера был. Выпили маленько. За ужином с этим подлюгой еще дерябнули. Потом заснула, что младенец. А утром просыпаюсь, чувствую — голова мерзнет. Я хвать — а там!!! Под самый корешок, везде, где достал.

Она подняла на водителя полные слез глаза и некрасиво скривила губы, собираясь разрыдаться.

— Во дурак! Разве так можно?! — возмутился Капитан, пряча глаза. — А за что он тебя?

Слезы вдруг высохли, глаза забегали.

— Бруки утюгом спалила. Последние, — отчаянно соврала Люся.

— Жестоко, за брюки-то. Хотя, если последние…

Больше Люся не проронила ни слова до самого завода. Выходя из кабины, спросила:

— Обратно в районе пяти когда едешь?

— В семнадцать пятнадцать.

Она кивнула и побрела к проходной. Капитан скорее закрыл дверь, и продолжил свое круговое плавание.

Сувенир

Каждое утро, увидев начальницу, Ульяна невольно вспоминала своего любимого писателя Рэя Брэдбери. Идея рассказа о мальчике Пае, который из-за сбоя в родильной машине будущего появился на свет в виде теплой голубой пирамидки, наверняка, пришла в голову великого мастера после встречи с кем-то, очень похожим на Юлию Викторовну Стяжинскую. Правда, Юлия Викторовна была не голубой пирамидкой, а гипертонически-пунцовой, перевернутой кверху основанием. Объемом плеч эта женщина не уступила бы самому Ивану Поддубному. Вся грандиозная конструкция начальственного тела при этом магическим образом удерживалась на паре «лотосовых ножек», заставляя удивляться великому разнообразию и искусности природной архитектуры.

Характером «пунцовая пирамидка» также сильно отличалась от доброго тихого Пая, заброшенного волею фантаста в другое измерение. Она никогда не уходила на обед, если до этого не выпало случая обругать кого-нибудь из работников Учреждения или робкого посетителя. Гастрономический голод приходил только после утоления голода начальственного.

Тем необыкновенным утром, которое навсегда изменило жизнь Ульяны и облик Юлии Викторовны Стяжинской, сперва все шло по обычному сценарию. Служащие, помятые сном и общественным транспортом, расползлись по кабинетам и, как по команде, надели на лица зверское выражение. Если бы в Фермопильском сражении царь Леонид не дрался бок о бок со спартанцами, но выставил вдоль ущелья десяток работников социальной сферы города Пустошева, персы непременно потерпели бы поражение. Зайти в тыл грекам они уж точно не решились бы. Если такие лица на передовой, что же должно твориться в тылу?

Пустошевские пенсионеры и инвалиды, однако, были «не персидского