Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Но колебаться было поздно. Вновь отпустив ниточки, Дивляна, стараясь сохранять обычный вид, дошла до своего шатра и улеглась под одеяла и шкуры. И… едва закрыв глаза…

Это был не сон. Это было не забытье, совсем наоборот. В этом сне оказалось гораздо больше жизни и движения, чем она могла даже вообразить наяву. Стоило ей опустить веки, как ее подхватил и понес мощный вихрь, причем ─ как она с трудом и не сразу сообразила – одновременно в несколько сторон. Перед глазами мелькали леса, луга, опустевшие пашни, села, соломенные крыши, опять леса, берега каких-то рек и озер. Было темно, но это ничуть не мешало ей отчетливо видеть каждую травинку. И люди, множество людей. В каждой из разбросанных по берегам рек и лесам избушек находились какие-то женщины: они спали, шили, вязали при лучине, баюкали детей… Юные девушки, молодые женщины, зрелые матери, седые старухи… Но ни одну из них не удавалось разглядеть – да что там разглядеть, хотя бы просто увидеть! Та часть Дивляны, которая совершала этот стремительный полет, лишь чуть касалась каждой из них, будто бросала беглый взгляд в душу и мчалась дальше. Дивляна не знала, как игрецы определяют свою цель, – может быть, кровь древнего голядского волхва имеет для них какой-то особый запах, вкус? Она не успевала ничего осмыслить, не имела никакого средства определить, где находится – она или игрецы, несущие ее над землей, – не знала, давно ли продолжается этот поиск и сколько еще осталось… Дух ее будто растекся над всем миром, а тело растворилось, потерялось где-то вдали, и она не верила, что сумеет к нему вернуться. Все происходило так быстро, что казалось, время вовсе не идет и в мире Яви длится все то же мгновение, когда она опустила голову на свернутую овчину и закрыла глаза…

А на самом деле время шло. Миновала ночь, рассвело, дружины пробудились, стали готовиться в путь, а Дивляна все не просыпалась. Сначала челядинки робко пробовали ее разбудить, но она не отзывалась. Потом Велем потормошил сестру, правда, не слишком настойчиво – и тоже безуспешно. В конце концов, когда все уже были готовы в дорогу, а Огнедева все спала, Белотур решил просто перенести ее в лодью и трогаться в путь. Таким образом, Дивляна не заметила, как покинула место стоянки и как лодья, пойдя по озеру, приблизилась к большому поселению, тоже носившему название Узмень. Здесь предстояло сделать остановку, и ее, все так же спящую, оставили в лодье, вытащенной на берег, под охраной Велемовой дружины.

Задержаться в Узмене пришлось, потому что здесь произошла неожиданная встреча. Еще издалека было заметно, что перед селением – цепочкой изб, вытянувшихся над высоким берегом вдоль оврага, – лежит слишком много больших лодий. Поначалу все подумали, что тут какие-то торговые гости. Но, увидев тех, кто торопливо собирался перед избами, Ольгимонт переменился в лице и отчаянно замахал Белотуру со своей лодьи, чтобы тот правил к берегу.

– Это Жирга со своими людьми, я его знаю, – сказал молодой князь, как только лодьи сблизились. Причем по лицу его было ясно, что приятным это знакомство не назовешь. – Он сын старой Норини. Их род из сторонней голяди – ну, какую еще «дикой голядью» называют. Они никому дани не давали, но пять лет назад воевали на стороне Велебрана. Тогда сам старейшина их, Тарвила, голову сложил и двое его сыновей. Один этот остался, Жирга. А правит родом его мать, Норинь. Упрямая бабка, будто из железа выкованная.

– Ворожея небось? – с неудовольствием предположил Белотур, вспомнив Кручиниху.

– Не так чтобы… Знает кое-что. Жиргу выходила, а он ведь тоже тогда чуть от ран не помер. Говорят, имя она ему поменяла и тем от велсов уберегла.

– А здесь он что делает?

– Не знаю. Но едва ли что для нас хорошее. Они у себя в лесах, среди сторонней голяди, большую силу имеют. Даже говорят, что волок от Ловати до Узменя в их старинные угодья входит и что только они имеют право на нем мыто брать. На волок мы их не пускаем, но и добраться до их гнездовий пока все недосуг было.

Скоро Белотур сам увидел, что такое «дикая голядь». Когда обе дружины, его и Ольгимонта, высадились из лодий и вышли к избам селения Узмень, там их уже ждали. Голядская дружина была велика – человек сорок, – но не настолько, чтобы напугать смолянского князя и полянского воеводу, имевших вместе почти вдвое больше. А вот попадись голяди навстречу один Ольгимонт – плохо бы ему пришлось.

Впереди стояли старейшины – человек пять, все с обритыми бородами и висячими усами, длинные волосы у всех были заплетены в две косы по сторонам лица. Шапки с округлым верхом были оторочены мехом только с трех сторон – по бокам и сзади, а спереди оставалось свободное место, украшенное узорами из бронзовой проволоки, спиралек и даже бубенчиков. Их льняные рубахи лишнее были покрашены в разные цвета и вышиты красными нитями, а около шеи украшены цветной плетеной тесьмой. На тканых поясах висели связки оберегов и бронзовых бубенчиков, мечи в кожаных ножнах, а за пояс у каждого было засунуто по паре увесистых дубинок.

– Вон Жирга. – Ольгимонт незаметно показал Белотуру на одного из них – мужчину лет тридцати с суровым и замкнутым лицом. Впрочем, замкнутым и чуть презрительным выражением все эти лица были схожи между собой, и Белотур вспомнил рассказы о том, что «дикая голядь» потому и зовется дикой, что общаться со словенами отказывается.

А потом Ольгимонт вышел вперед, положил одну руку на пояс, а другую на рукоять меча и спросил:

– Кто вы такие и что здесь делаете? – Будто и не рассказывал только что Белотуру все то, что могло служить ответом на эти вопросы.

Он обратился к голяди на ее собственном языке, так что Белотур почти ничего не понял, но сам догадался, о чем идет речь.

– Я – Жиргас, сын Тарвиласа, а со мной мои родичи, – надменно отозвался голядский воевода. – А кто ты такой?

Белотур не сомневался, что эти люди знают Ольгимонта не хуже, чем он знает их, тем не менее сын княгини Колпиты назвал свое имя, перечислил своих спутников, умолчав только о Дивляне, и снова спросил:

– Что вы здесь делаете? Что заставило вас покинуть свои угодья?

– Мы не покидаем свои угодья, находясь в этих местах. Мои предки владели этими землями еще тогда, когда здесь не было ни одного криевса13, и ты об этом знаешь.

– А ты знаешь, что времена сильно изменились. Теперь все эти земли принадлежат моему отцу, князю Громолюду. И те, кто находится на его землях, должны признавать его власть. Уж не затем ли вы здесь появились, чтобы поднести дары моему отцу?

– Мы готовы предложить союз твоему отцу, как ты называешь князя криевсов. Хотя все у нас помнят, что твоим отцом на самом деле был знатный муж по имени Минтарас, сын Скиргайлы.

– Уж не хочешь ли ты сказать, что я забыл свой род? – Ольгимонт, побледнев, сделал шаг вперед и сжал рукоять меча.

Белотур с беспокойством переводил взгляд с одного собеседника на другого: он не понимал, о чем они говорят, но видел, что дружбой в их речах и не пахнет.

– Я хочу лишь сказать, что ты мог бы рассчитывать на положение лучше, чем быть сыном князя криевсов! – язвительно ответил один из старейшин рядом с Жиргой. – Ты мог бы править своим народом, как твой отец, твой дед и прадед! Но если ты предпочитаешь служить криевсам и одного из них звать своим отцом, то мы можем предложить тебе отвезти ему наши слова.

– Не думаю, что он очень ждет этого дара! – гневно ответил Ольгимонт. – Он ждет от вас заверений в том, что вы признаете его власть и готовы давать ему дань.

– Мы никогда не платили дани криевсам и не будем платить! – с ненавистью ответил Жирга. – Но мы готовы предложить Громолюду дружбу равных. А ему это очень нужно теперь, когда князь Станислав собирается напасть на него. Когда начнется эта война, князю Громолюду будут очень нужны мечи верных людей. Мы готовы принять в битве его сторону, но при условии, что он признает наши права на всю эту землю до верховий Ловати. Мы не будем давать ему дани, но мы поможем ему войском. А нам под силу выставить не так уж мало хорошо вооруженных мужчин.