Сорок шесть минут - Максим Кучеренко

46 минут

Папа не любит музыку, хотя он об этом прямо никогда и не говорит. У папы инженерное образование, и он вообще не понимает, как музыку можно «придумать». Но папа умеет сесть в кресло и провести задумчивую встречу с прекрасным. С папой прослушивать пластинки радостно и волнительно – это то совсем немногое, что можно делать с занятым папой вообще. Мне 10 лет, и на дворе начало 80-х.

Моему старшему брату Олегу родители выделили из семейного бюджета 500 рублей, и он прибрёл шедевр белорусско-польского производства «Арктур-003-стерео». Ноли перед серийным номером означают, что это аппаратура высшего класса. Микролифт мягко опускает иглу на винил, сигнал проходит два этапа усиления через каскады германиевых транзисторов, которые якобы близки по качеству обработки к ламповому оборудованию, и наконец выводит их на двухполосные колоноки 25АС. Всё это волшебство встроено в румынскую мебельную стенку под названием Rustiк. Колонки располагаются на самом верхнем ярусе мебельной архитектуры. Благодаря такому расположению «комната играет», потому что мебельная конструкция сгущает и усиливает нижние частоты по законам резонанса даже без большого басового динамика, которые в 25АС не предусмотрены. Музыка же, воспроизводимая с винила, скромна – всего гитара и голос.

Где-то далеко, с той стороны всей этой звукотехнической метафизики, за пределами улицы и города, где живёт моя семья, за тысячи километров, где-то в Переделкине, с сигаретой в зубах и в неизменной клетчатой рубахе, исполненный отстранённого скепсиса, бегущий от всех в свой бездонный эстетический мир, обычно чем-то недовольный и всегда при элегантных усиках героя итальянского кино, конечно же, у камина с собакой сидит Булат Шалвович Окуджава. На нем дорогие кожаные тапки с собольим подбоем, подаренные фанатами КСП из Новосибирска. И ещё, конечно, клетчатые носки. За тысячи километров своим невеселым волшебством и неулыбчивыми романсами он вжал моего папу в кресло, как лётчика на перегрузках. Длинными нотами, спетыми задушевно-нездешним голосом с вкрадчивыми шепелявыми согласными, болезненно точный (отчего на душе у нас с папой возникает чувство ответственности перед прослушиваемой композицией), он выполняет титаническую лирическую работу. Невидимый и невесомый, он почти спиритически контактирует с нами прямо здесь и теперь. И в этом я убеждён абсолютно.

Папа впечатлялся одной-единственной певицей – Софией Ротару, она выступала на конференции работников высшей школы. Пела и ходила по залу с длинным микрофонным шнуром. Она заглядывала прямо в глаза своим слушателям, среди которых оказался и мой папа. В остальном же папа пел песни сам, за рулем автомобиля, когда мы ехали в далёкий Крым. Сейчас же какой-нибудь великий продюсер вроде Рика Рубина, глядя на наш слушательский гипноз со стороны, наверняка улыбнулся бы в бороду и сказал, что мы слушаем очень достойный альбомный продукт. Он качественно создан, спет и записан. Он обладает феноменом eye-contact (контакт глазами), как на живом концерте.

Окуджава свои издания проконтролировать не мог. Существуют легенды, будто первые пластинки производились чуть ли не в Лондоне и Варшаве контрафактно уже в 1961 году, через полгода после того, как Окуджава нажал кнопку магнитофона в Москве. Мир был готов к элвисам всех мастей, даже если это мог быть очень негромкий и заумный элвис. Потом была французская пластинка Le pappir soldat 1968 года – первый LP (лонгплей), 20 песен в моно. Надо сказать, что к этому времени благодаря новой звукозаписывающей индустрии выпуск 45 минут звука на виниле был приравнен к изданию толстой книги. Поэтому, перефразируя пастернаковскую максиму, новый альбом Боба Дилана, например, мог быть вполне себе «виниловым куском горячей, ещё дымящейся совести». Все совпадает, и дым, и совестливость, и квадрат конверта – именно всё так, когда держишь в руках достойное издание.

Первая отечественная полноценная стереозапись запись Окуджавы на фирме «Мелодия» состоялась в 1979 году. Именно её мы и слушаем с папой. Эта работа сопоставима с другими шедеврами рубежа 70–80-х из нашей виниловой коллекции. «Зеркало души» (Зацепин – Пугачева), «По волне моей памяти» (Давид Тухманов) и чешское издание Тони Скотта – всё это хватало за грудки и держало от начала и до конца.

При всей кажущейся исполнительской простоте, без инструментальных решений и аранжировки альбом вовлекает магнетически. Голос звучит так, как будто исполнитель находится в комнате рядом, треки исполнены с одинаковой энергетикой, бас первой струны настолько глубокий, что кажется – за горизонтом панорамы звука спрятался контрабасист. Окуджава ритмичен, интонационно точен, держит, как говорят современные музыканты, грув, то есть ритмически точное движение и подачу. Ему в этот момент ровно 55 лет, и он в прекрасной исполнительской форме. Со звукорежиссёром Юрием Стельником артист в полном контакте, это чувствуется по результату работы. На обложке Окуджава поэт-орёл: фоторедакция выполнена в приглушенных, модно-эстетских, почти вельветовых тонах фотохудожником Барышниковой дорого и для экспорта (надписи в переизданиях дублированы по-английски).

Это ещё не всё. На обороте пластинки вы можете прочитать следующее: «Когда-то, в глубокой древности, поэзия рождалась вместе с мелодией. После они разъединились, и не потому ли у музыкантов укрепилась традиция не слишком верить в самоценность текста? Я не только о так называемых однодневках говорю; даже Чайковский писал романсы на банальнейшие стихи Ратгауза. Даже Глинка – на трескучие монологи Кукольника. Так повелось. Окуджава – один из тех, кто напомнил о первоначальном союзе слова и музыки». Это пишет, между прочим, литературный критик Эдуард Рассадин.

В свои 10 лет я, конечно, над всем этим не задумывался. Незримый человек в комнате управлял моей душой и думать мне не давал. Слушая «Голубой шарик» – пронзительный женский эпос, я даже не удивлялся тому, какая всё же эта песня короткая – несмотря на то что женщины живут дольше мужчин. Спустя десятилетия французские аналитики поведают мне, что женщина – это «машина ожидания», потому что женщина чего-то постоянно ждёт. И я снова вернусь к этой песне, наблюдая в ней девочку, которая ждёт, что у нее вырастет грудь, потом она ждёт первой любви, потом она ждёт свадьбы, потом – беременности, потом – ребёнка, потом – кормления грудью, потом – следующей беременности. И если она вдруг разводится с мужем, то ждет следующих отношений. Потом на собственную дочь она проецирует эту «культуру ожидания», и приучает, и ждёт уже всего вышеперечисленного от нее. В итоге и французская аналитика, и русская литература по-разному демонстрируют, что «девичий век короток», описывая великий биомеханизм человечества. Песенка о «голубом шарике» длится 68 секунд.

«Бумажный солдат» вышел из жёлтого двухтомника Андерсена – единственного фолианта, который мой папа читал вслух. Однажды к нам в гости пришла весёлая одногруппница брата Витка, которую бабушка очень недолюбливала. Она села за пианино и спела «Песенку о бумажном солдате». И это было значительно лучше, чем когда папин друг из Москвы по фамилии Сохач приезжал, выпивал водки, барабанил по столу и надрывно, по-тарзаньи, выл Высоцкого.

Окуджава пел. Нам становилось грустно и легко. Мой 90-килограммовый папа уподобляется 60-килограммовому Окуджаве, сбрасывая 30 килограммов груза советской прозы, освобождая внутренний мир для невесомой советской поэзии.

В трёх-четырёх куплетах (и не дай бог больше) разворачивались хронотопы: в сумерках природы двигался иерарх со свитой, величественно, плавно и бессмысленно. Птичка вылетала на фоне сложных литературных сентенций, задевая крылом пушкинские бакенбарды. (Текст песни «На фоне Пушкина снимается семейство» – единственный в мировом сонграйтинге текст, в котором применены скобки.)

Так я на 46 лонгплейных минут оказывался в прибежище лёгких и слабых.

Я жил в маленьком оркестрике надежды меж разорванных барабанов и пробитых кларнетов, жалея себя со всеми «изящными кларнетистами и флейтистами».

И печаль моя пела тенором неприкаянного Окуджавы – клетчатого умного не старика и не юноши. А я, десятилетний мальчик, превращался и в юношу, и в старика.

В одном из своих интервью Булат Шалвович рассказал историю о том, как он в Переделкине включает телевизор и к нему из-под пола приходит мышь смотреть телевизор вместе. Он с ней сказочно сближается и даже дружит.