Мне отмщение - Ксения Медведевич

   Хотелось прокашляться и крикнуть.

   Оказалось, он снова шел - а ведь только что решил остановиться и стоял, вспоминая.

   Скоро Тарег почувствовал холод - выходило, что это и вправду была ночь. Холодная весенняя ночь на открытой ладони Неджда, с пробирающим ветром и ледяными, отекающими к утру росой камнями.

   А потом, постукивая зубами и зябко ежась, он почувствовал взгляд - спиной, как в бою чувствуют нацеленное острие между лопаток.

   Вокруг почему-то светало. Обернувшись, он увидел за спиной горы, похожие на оплывшие стены разрушенного города. Столовая гора, западный отрог Туэйга, плоским камнем чернелась в краснеющем рассветном небе.

   Стоял он так довольно долго - ибо голова отказывалась понимать.

   Ему уже приходилось видеть очерк Столовой горы в светлеющем воздухе. Племя манасир, издавна кочевавшее у подножия хребта, по старой памяти называло ее Жертвенником.

   Длинное темное пятно в расщелине осыпавшихся скал могло быть только Нахлем. Но этого не могло быть, потому что он шел всю ночь, шел и шел прочь от Нахля - всю ночь до рассвета.

   Тарег посмотрел на восток, ожидая увидеть встающее солнце.

   Солнце, смотревшее ему в глаза, было черным.

   Ошеломленное зрение попыталось дозваться до запорошенного пылью, оглохшего разума - нет, Тарег, это не солнце! Это не Неджд и не Нахль, Тарег, не смотри, это другое!

   Черное солнце смотрело на него острым, вмораживающим в землю взглядом, щурилось сквозь слепяще яркую щель бойницы.

   Возможно, он даже слышал голос, пытающиеся упасть в разум слова. Губы свело нездешним холодом.

   Ты...

   Знакомый голос. Он говорил с ним в башне цитадели Мейнха.

   Тарег сжал кулаки и ответил. Ответил многоголосому молчанию нездешнего пейзажа:

   Я не выполнил приказ господина - и Ты лишил меня Силы. Милостивый, милосердный Бог. Дороговато берешь - за такое милосердие.

   С воспаленного неба молча глядело черное солнце.

   Тарег скрипнул зубами:

   К владельцу не вернусь, так и знай. И ничего Ты мне больше не сделаешь. Потому что у меня больше ничего нет. А раз нет - то и отнимать  больше нечего. Я - свободен!..

   Антрацитово-черный диск раскрылся слепящей огненной щелью. Леденящий потусторонний ужас отпустил тело, и нерегиль тихо ссыпался в песок. Сознание он потерял еще до того, как подкосились ноги.

   Гнавший крупную пыль ветер крепчал. Белесые змейки вились между камнями, наметали крохотные гребни барханчиков перед лицом, у груди и у колен вытянувшегося на земле тела. Неровно стриженные волосы встрепывались и колыхались с каждым новым порывом ветра.

   Через некоторое время на длинный холмик песка взбежала ящерка. Тонкая пыль пошла струйками, зазмеилась малюсенькими каньончиками, поползла вниз - и ящерка стрельнула прочь.

   Из-под осыпавшейся дюнки показалась полураскрытая ладонь - согнутые пальцы словно пытались удержать что-то. Ветер дул с прежней силой. Песок струился вдоль извилистой линии жизни. Солнце светило ровно.

   Вскоре разжатые, упустившие свое пальцы замело снова. Ящерка выбежала на гребень барханчика и подняла две лапки. Она грелась, и ей уже ничего не мешало.

   Ор за тентом палатки стоял немыслимый. К гвардейцам пытались прорваться торговцы всякой всячиной, предлагающие свои услуги мальчишки, любопытствующие и прочий бедуинский сброд.

   Сидевший перед Марвазом бедуин тоже смотрелся бродяга бродягой: латаная, никогда не стираная рубаха едва закрывала колени под протертыми штанами, пропотевшая шапочка украшала всклокоченную макушку. Куфии этот сын греха не носил - видать, продал такому же нищему собрату на этом убогом базаре. За миску забродившего верблюжьего молока - от бедуина страшно несло выпивкой.

   - Где ты нашел это? - мрачно вопросил Марваз.

   И уткнул палец в то, что лежало между ними на ковре.

   Кочевники поживились всем, чем могли: ободрали золотые пластины, украшавшие ножны. Даже позолоченное навершие скрутили, сыны прелюбодеяния. Они попытались и чернь с позолотой сколотить с гарды и основания рукояти, но тауширные витые узоры не поддались.

   Меч Тарика лежал, мрачно вытянувшись на свалявшемся грязном ворсе. Марваз и стоявшие за спиной каида гвардейцы обреченно смотрели на длинный силуэт обворованного клинка. Прямой, строгий, он словно бы укоряюще взблескивал в редких пятнах света: ветреное солнце прорывалось сквозь прорехи в тенте, и золото на черном загоралось путаной вязью.

   - Я это не нашел, о пришелец, - сообщил, наконец, бродяга.

   И обиженно надулся, заковырявшись ногтями в зубах. Зубы у него были гнилые, естественно. С трудом оторвав взгляд от желто-черных остатков передних резцов, Марваз переспросил:

   - Как к тебе попал меч?

   - Сто дирхам, - пожал плечами наглец и сплюнул через плечо.

   Каид был уверен, что этот сын прелюбодеяния никогда не видел столько серебра разом. Более того, он скорее всего ни разу в жизни не держал полновесный серебряный дирхем. Поэтому Марваз строго сказал:

   - Расскажешь все, как было, позволю доесть за нами после обеда.

   Бедуин снова сплюнул через плечо.

   - Идет, - и ладонь с грязными ногтями величественно взмахнула у каида перед носом.

   Кто бы сомневался.

   - Мне это шурин дал, - поведал, наконец, кочевник. - Шурин мой, чтоб его Всевышний покарал, к манасир прибился, вишь ты, он бы еще к харб пошел, к рвани этой...

   О Всевышний, ну если этот бродяга ощущает себя богачом по сравнению с племенем харб, то как же должны жить эти харб... Их собеседник, как выяснилось из предшествовавшего разговору длинного витиеватого вступления, в котором перечислены были все предки этого нищеброда начиная от поколения исхода из Медины в Ятриб, принадлежал к племени такиф, - но не тем такиф, которые кочуют к востоку от Таифа, ибо те такиф - они мунтафик, соединившиеся то есть, не чистокровные такиф, а к настоящим такиф, которые западные и по весне доходят со своими стадами до Нахля, ибо... Бедуин бы и дальше посвящал их в подробности своей генеалогии, но Марвазу удалось вовремя его прервать и перевести разговор на страшную находку.

   - ...а меч этот к шурину давно попал, - разглагольствовал тем временем бродяга, воровато постреливая глазами - что ему приглянулась стоявшая перед Марвазом кофейная чашечка, гвардеец давно понял.

   - Как давно?

   - А луну назад, - важно закивал этот сын греха.

   Ага, как же. Луну назад этот меч висел на перевязи нерегиля, пока тот гонял правоверных к старому храму над Таифскими холмами. Впрочем, выяснить точнее не представлялось возможным: такиф считали время от одного сбора ладана до другого. Весенний уже закончился, и гнилозубый нищеброд провалился в безвременье до жгучей поры макушки лета - покуда не придет время сбора даса.