Третейский судья - Ольга Лаврова

- Не стыдно устраивать подобную слежку? - Коваля передергивает, ему гадко, что за ним подглядывали.

- Есть немножко, - признает Знаменский, и затем они с Томиным молчат, давая понять, что ждут объяснений.

Коваль придумывает, как выкрутиться:

- Да, разумеется, она, - он не смог выговорить "не моя мать", - не мать Янова.

- Чья же?

- Олега Ивановича Коваля. Уважаемый бизнесмен. Перед моим отъездом из Вены просил навестить могилу. На кладбище я назвался сыном просто для удобства.

- Вы там бываете то и дело, - Томин в откровенную пользуется материалами наружного наблюдения.

- Люблю кладбищенскую тишину.

- Есть фотография: вы на коленях перед этой могилой. Посторонний человек?

Коваль оборачивается к Томину и рассматривает его как бы в задумчивости.

- Возможно, я что-то там приводил в порядок и это была удобная поза.

- Ох, Олег Иваныч, - качает головой Знаменский.

- Я не Олег Иваныч.

- А почему вы боитесь оказаться Ковалем? За ним крутые дела?

- Он производит порядочное впечатление.

- Вижу, - усмехается Знаменский. - Что вы делаете в психоневрологическом интернате?

- И это вы называете беседой?! - немножко срывается Коваль, но берет себя в руки: - Опять-таки просьба Коваля - позаботиться о сироте.

- Неплохо, - иронически хвалит его Знаменский за изворотливость. - У Коваля какие-то моральные обязательства перед Любовью Николаевной Хомутовой?

- Возможно, - буркает Коваль.

- Но если обязательства у Коваля, почему опеку над ее сыном вы хотите оформить на себя?

- Я, собственно, только прощупывал почву... как это вообще делается, снова выскальзывает Коваль из сетей.

Зазвонил-таки начальственный аппарат, чтоб его ободрало! Томин аж сморщился.

- Да, - говорит Пал Палыч и некоторое время слушает. - Нет, такого постановления не подпишу... Нет... Нет... Только если вы отстраните меня отдела... Я напишу объяснение, - он кладет трубку и проходится по кабинету. Мы говорили о Хомутовой, - Пал Палыч чуть-чуть упустил не нить, конечно, но ритм разговора. - Она была осуждена за участие в наркобизнесе. Проявила редкостную преданность шефу, который скрылся. По-человечески понятно, что его наконец взяла совесть.

Карты выложены. Коваль пробует отмолчаться, но не выдерживает давления паузы и спрашивает не вполне удачно:

- Думаете, это тот Коваль, которого я видел в Австрии?

- Когда смотрелись в зеркало, - уточняет Томин.

Коваль делает вид, что ему неловко от глупой шутки Томина. Какой упорный мужик. Сильный. Гибкий. Даже приятно - есть с кем потягаться.

Снова телефонный звонок.

Знаменский косится, но трубку не берет. Говорит Томину:

- Саша, нам бы промочить горло.

Томин достает из холодильника две бутылки пива, стаканы. Наливает. Ковалю разрядка нужна особенно, он не протестует. Томин подсаживается поближе к Пал Палычу, все трое оказываются как бы в кружке, и тон разговора на некоторое время становится благодушнее.

- Пивом австрийского подданного, конечно, не удивишь, - говорит Томин.

- Нет, неплохое пиво, - отзывается Коваль.

- Главное, кстати... - подытоживает Знаменский обмен мнениями и закладывает новый вираж в допросе: - Мы заметили, уж извините, что вас привлекает еще одно место: дом, к которому вы проходите по набережной Яузы. И потом долго перед ним стоите.

- Тоже просьба австрийского знакомого? - подсмеивается Томин.

- Всегда любил гулять по набережной.

- А дом, дом?

- Можете не верить, но Ковалю было интересно, сохранился ли он... не знаю почему.

- Я вам объясню, - говорит Знаменский все еще тоном "разговора за пивом". - Там жила Вероника. Девушка, которую он любил. И там же она была убита.

Точное попадание. Коваль ставит стакан, помолчав, произносит:

- У вас жестокая профессия.

- Знаете, нет, - возражает Пал Палыч "по-свойски". - Наоборот, она обращена против жестокости и всякого зла. - Он доливает стакан Коваля. Пейте, Олег Иваныч.

- Я не Олег Иваныч.

- Да ладно вам. Если Олег Иваныч Коваль - который не вы - был другом убитой Вероники, то как вы объясните, что в ее квартире были обнаружены отпечатки ваших пальцев?

При той линии защиты, какую ведет Коваль, вопрос сокрушительный. Он молчит. Знаменский не торопит. Тихо в кабинете. Воздух наэлектризованный.

- Это... доказано? - спрашивает наконец Коваль.

- В номере отеля сняли ваши отпечатки, - говорит Томин, - сравнили с теми, все совпало. Вы запутались. Пора признаться, что вы - Коваль.

Тот внутренне мечется, ища лазейку. И смотрите-ка, находит:

- Что отпечатки совпали - не доказательство, что я Коваль. Я вас гипотетически - спрошу: почему Янов, Янов не мог десять лет назад бывать у этой погибшей девушки? Да, я ее знал. Бывал. Теперь хожу, вспоминаю. Это криминал?

Он понимает, что добыл очко в свою пользу. Понимают это и Знаменский с Томиным.

- Вы упорно защищаетесь, - говорит Пал Палыч. - Изобретательно. Любому адвокату впору. Но мы-то с вами знаем правду.

- Сейчас вы мне еще скажете, как у Достоевского: "Да вы же и убили", Коваль ободрился, идет на обострение.

Пал Палыч длинно улыбается, может быть, предвкушает, как и впрямь скажет, по Достоевскому. Но не сразу, погодя.

- Сначала, - говорит он, - я скажу вам кое-что другое. То дело по наркотикам вел я. Мы оба, - кивает он на Томина.

Новость встряхивает Коваля, новость пугающая.

У него с противниками, оказывается, давние счеты.

- Вы ушли тогда, канули, казалось, безвозвратно. И вот - через десять лет - вы здесь. Вам не кажется, что нас свела судьба? Олег Иваныч?

- Я не Олег Иваныч, - уже машинально.

- Да-да, я говорю о Ковале. Как мы тогда его искали, как добивались от сообщников: имя, адрес, приметы! Вижу их как сейчас - Хомутова, Феликс, Крушанский, другие. Зафлаженная стая без вожака. И все промолчали. В них как бы отраженно виделись его черты. Человек умный, волевой, прекрасный организатор, по-своему справедливый. Возможно, он для них олицетворял даже некое нравственное начало. Теперь я знаю еще и о вашей... работе Коваля на Севере. Он там остался как легенда. И все-таки да, по Достоевскому - он и убил.

Коваля рассказ Знаменского не только занимает, но затрагивает, затягивает. Знаменский на то и рассчитывал.

- Поскольку вам, я вижу, интересно, открою секрет, на чем погорел его бизнес. Смотрим - зелье у наркоманов стало вдруг стандартное. Даже химический состав идентичный. Значит, один источник и массовое производство. И вот вышли мы на пеньковую фабрику. А уже к вечеру и на дачу Хомутовой и на ваш офис под вывеской "КСИБЗ". Все были на месте, всех взяли, кроме главного человека. Почему? Потому что после убийства - как раз в тот день - он был в шоке. В подобных случаях из-за эмоциональной перегрузки убийцы почти всегда несколько часов спят... Выходит, убийство спасло его от ареста.

- Арест, наоборот, мог спасти от убийства, - вставляет Томин. - Ирония судьбы.

- Но за что Коваль убил любимую девушку? Вам не хочется рассказать? вдруг спрашивает Пал Палыч.

Пал Палыч не напрасно допытывается. На самом деле Ковалю хочется рассказать. Если человек десять лет молчит, а потом его доводят до кондиции, ему, конечно, хочется выплеснуть правду. Правда - странная вещь, она всегда наружу просится. Но не всегда ее наружу пускают. Коваль не пустит.

Коваль глухо молчит, лицо безжизненное.

- Неужели не хочется?.. Ладно, попробую я, - решает Пал Палыч.

Он делает знак, и Томин достает еще пива. Но теперь оно уже не производит расслабляющего действия, все слишком напряжены.

- Я думал о вас, перечитывал дела о наркотиках и убийстве. Ходил с вами по набережной. Я влез в вашу шкуру и - мне кажется - понял. Коваль занимался наркоторговлей, но терпеть не мог наркоманов. Лучше других он знал, что это погибшие люди. Среди его соратников наркоманов не было.

- Паша, был один, но как-то странно помер, - напоминает Томин, имея в виду скоропостижно скончавшегося Снегирева.

- Верно. Это подтверждает мою мысль. Вероника кололась. У меня тут есть запись протокола осмотра с места убийства. "Положение тела", "трупные пятна", "окоченение". Включим?

- Прошу вас, - задушенно говорит Коваль, делая протестующий жест.

Пал Палыч смотрит на него, страдающего, и отказывается от жестокого эксперимента, который обычно дает эффект. Томин, взявшийся было за кнопку магнитофона, досадливо отходит: вечно Паша со своим благородством.

- По словам подруги, она принимала таблетки, а колоться стала незадолго до смерти. Представим себе, что испытал Коваль, узнав, что Вероника наркоманка. Это было потрясение. Мне кажется, он убил в состоянии аффекта. А попросту - от отчаяния. А?

Коваль как-то подается назад, словно подальше от Пал Палыча, который обнажает его темные душевные глубины.

- У наркодельца любимую женщину отняла наркота. Это разве не судьба?

Томин доливает стакан Коваля, тот жадно пьет.

- Вы были знакомы с ее подругой, Аней Марголиной? - спрашивает Томин. Она без вины отбыла восемь лет лагерей.