Посол эмира - Клыч Мамедович Кулиев

было нарваться на англичан. И Яхья-хан посоветовал нам идти пешком, тропами, на которых нас не подстерегали неожиданности. Он добавил, что кроме него ни один человек не узнает нашего маршрута.

В это ущелье солнце не проникало, и весна в нем никак не ощущалась: сырой прохладный воздух, холодный влажный камень… Лишь горные кручи были озарены яркими лучами: время приближалось к полудню.

Вокруг царило безмолвие, нарушаемое нестройным птичьим гомоном. Да и мы молчали, углубясь каждый в свои мысли.

Я искоса поглядывал на Асада: интересно, о чем он думает? Может, так же, как и я, вспоминает свою семью, совсем юную жену, плакавшую при прощании, едва начавшую лепетать первые слова маленькую дочку?

Что до меня, то мыслями я весь был в Кабуле. Я видел маму, семенящую вслед за моим конем и звавшую меня срывающимся от сдерживаемых рыданий голосом, видел Гульчехру, с которой так и не простился, — не смог ее дождаться; я грустил о маленьком Хумаюне, вспоминал наши веселые игры, его заливистый смех…

Голос Асада вернул меня к действительности.

— Никак не могу понять, Хайдар-ага, — заговорил он, нарушив тягостную тишину ущелья, — что это за обычай такой? Неужели действительно, если масуды вернут похищенную девушку, родной отец может ее убить?

— Убьет! — уверенно сказал Хайдар-ага, чуть замедляя шаг. — Да не просто убьет, а забросает камнями!

— Но почему?

— Считается, что только так он смоет позор со своего рода. Ты, сынок, в городе вырос? — неожиданно спросил он.

— Да.

— Стало быть, в этих местах никогда не бывал?

— Не приходилось.

— Ну, тогда погляди внимательнее на скалы. Видишь, какие суровые они, какие грозные. Вот так же суровы и грозны обычаи живущих здесь людей. И так же неумолимы, как камень. А почему? Да потому, сынок, что о племенах этих и родах некому ни подумать, ни позаботиться, и жизнь их никого не интересует. И они сами устанавливают хун — плату за кровь, сами определяют тяжесть того или иного проступка.

— Значит, хун — это деньги, что ли? — удивился Асад.

— Ну да, деньги, — подтвердил Хайдар-ага.

— Сколько же это денег? — все еще не понимал Асад значения слова «хун».

— А уж это устанавливают старейшины племен. Если, допустим, кого-то убили, а убитый был уважаемым человеком, — хун много выше, чем если убили простого человека.

— Стало быть, даже человеческая жизнь оценивается по-разному? — не переставал изумляться Асад. — Один человек стоит подороже, другой — подешевле?

— Да, сынок, именно так все и получается, — не без горечи в голосе подтвердил Хайдар-ага.

Мне и без того было невесело, и потому я попытался придать этой мрачной теме шутливый оттенок.

— Асад потому приценивается, Хайдар-ага, что и сам присмотрел себе горяночку, которую хочет похитить.

Хайдар-ага понял, конечно, что я шучу, но ответил серьезно, даже встревоженно:

— Упаси аллах, сынок! Сам видишь, в этих местах похищение девушки — еще более тяжкое преступление, чем убийство. Полтора хуна надо платить! Если же уведешь чужую жену, — семикратный хун!

— Семикратный? — переспросил Асад. — Но кто же способен вынести такую тяжесть?

— Вот потому я и говорю тебе, Асад-джан, откажись от своего намерения! — Хайдар-ага улыбнулся и спросил: — Разве у тебя нет в городе семьи?

— Есть… Жена есть и дочка.

— Вот и славно! И пошли вам аллах долгого счастья. А попадешь в когти здешних обычаев — не сносить тебе головы! Таков уж он есть, Вазиристан, никуда от этого не денешься…

Полусерьезный-полушутливый разговор о похищении красавиц горянок оборвался внезапным выстрелом, едва не оглушившим нас после каменной тишины ущелья. Хайдар-ага остановился, прислушался и, продолжив путь, сказал:

— Наверное, охотники.

Действительно, в этих местах разной дичи было видимо-невидимо! Мы и сами однажды встретили горного козла, но и подумать не смели взяться за оружие. Наоборот, старались продвигаться вперед так тихо, чтобы ничем не нарушить царящего вокруг покоя и чтобы ни человек, ни зверь не услышали нас, усталых, обливающихся потом людей. И, вероятно, именно из-за этой тишины прозвучавший выстрел все же вывел нас из равновесия. Лишь Хайдар-ага не волновался или, может быть, так умело скрывал свое волнение.

— Как думаешь, Асад-джан, это из какого ружья стреляли? — спросил он.

— Но можно ли это определить? — не понял вопроса Асад.

— Можно! Я, например, точно знаю, что стреляли из одностволки работы местного мастера.

— Интересно… Это вы по звуку судите, Хайдар-ага? — вмешался я в их разговор.

Хайдар-ага горестно, прерывисто вздохнул, будто вспомнив что-то тяжелое, и сказал:

— Именно что по звуку… Такое ружье я носил за спиной почти двадцать лет, — охотился с ним, добывал мумиё, ходил по горам и ущельям…

— Но разве мумиё добывается ружьем?

— Бывает и так, — сказал Хайдар-ага и добавил: — Мы, возможно, и сами это увидим.

Извилистая тропа, разрезавшая ущелье надвое, вдруг резко устремилась к западу и вывела нас на тесное, как загон, плоскогорье. Здесь было гораздо теплее, зеленели травы, и их запах в сочетании с запахом сырости слегка щекотал ноздри. Эта зеленая площадочка со всех сторон была зажата высокими горами, взобраться на нее было совсем непросто из-за крутых и обрывистых краев. Однако не одним нам это удалось. Вскоре мы увидели карабкающегося по крутому склону вверх какого-то джигита с ружьем за спиною. Джигит цеплялся за выступы в скалах и то и дело искоса поглядывал вниз, где стоял другой парень. Этот второй рукой подсказывал первому, куда удобнее поставить ногу. Когда наконец джигит с ружьем достиг своей цели, тот, что оставался внизу, — высокий, с обрюзгшим, не вязавшимся с его молодостью лицом, — приблизился к нам. Он поздоровался с Хайдаром-ага, потом с нами. Ни о чем его не расспрашивая, Хайдар-ага заметил:

— Если даже оно там и есть, достать будет трудно… — Он внимательно оглядел обрывистый склон горы, в сомнении покачал головой и обратился к нам с пояснением: — Джигиты пытаются ружьем добыть мумиё, они отстреливают его от камня. Как раз об этом, Асад-джан, я тебе и говорил… Дело это очень тяжелое и рискованное, верно?

— Что поделаешь? — пожал плечами высокий парень. — Жить-то надо! — И, кивнув на прощание головой, поспешил на прежнее место, откуда мог наблюдать за своим товарищем. Мы же, передохнув, бодро двинулись дальше и за разговорами на самые разные темы не заметили, как наступил полдень.

— Неплохо бы чайку попить, — мечтательно сказал Асад.

— Потерпи немножко. Как выберемся из этой теснины, отдохнем.

Но ущелью не было ни конца ни края. Оно все сужалось, гранитные утесы нависали над нами, затмевая свет, и чем выше были скалы, тем сами себе мы представлялись все более слабыми и маленькими.

Но вот наконец надменные горы, в которых мы были зажаты, как