Звонок из Мемфиса - Андрей Михайлович Коротаев

врезались в память посетителям. «Вот это женщина!» – с восторгом отзывались они.

Гефа, как именовали ее сотрудники, всегда знала, кому, что, как ответить. В том числе Кондратьеву, его супруге, начальству и подчиненным. Университет ожил! Профессора удивлялись, как жили без нее. Она поздравляла коллег, членов Правительства с юбилеями и праздниками. Поддерживала связи с редакциями журналов и газет. Сколтех стал мелькать в прессе, его награждали орденами, премиями, присылали подарки по случаю. Да, кстати, Правду Гефсимания убрала в платяной шкаф, по собственному опыту зная: память человеческая коротка. Она считала себя истинной главой университета, стараясь во всем быть умнее ректора, для чего еще ярче красила губы. Первое, что видели посетители – улыбку Гефсимании. Кондратьева она бесила, но психолог советовал ему выходить из зоны комфорта.

– Аллоу, – повторила Гефсимания Алоизовна.

Кошка растерялся, он отвык от общения с людьми и искал слова для начала разговора:

– Кошка. Николай Кошка.

– Гефсимания, – представилась секретарь. Она сразу поняла, что звонит молодой человек, поэтому позволила себе перейти на шутливый тон. – Вы можете говорить. Я вас слушаю.

Юноша оробел:

– Видите ли… Кондратьев пригласил меня на работу, но я попал в аварию, три месяца пролежал в больнице.

– Я знаю, – на всякий случай ответила Гефа. – Как ваше самочувствие сейчас?

– Здоров.

– Минутку… – Гефсимания по селектору сообщила Кондратьеву о звонке, ректор назначил встречу на утро. – …Вы записаны на завтра, в одиннадцать. Вышлите свой ID. Я выпишу пропуск. Всего хорошего.

Секретарь отключила связь, подумав: «Какой милый котенок». Она была женщиной одинокой и часто скучала. В телефоне пикнул ID Кошки, с последним фото Николая – из медицинской карты. На нем молодой человек был запечатлен в своем худшем виде. Прочитав историю болезни, Гефа расстроилась. Математик-алкоголик… Ну да, все они шизофреники с раздвоением личности. Поколебавшись, она отправила документ в бюро пропусков. «Может быть, он математик – только с одной стороны, а с другой – приличный мужчина», – допустила секретарь.

Собираясь на встречу, Кошка осмотрел свой гардероб. вывешенный на гвоздях, вбитых в деревянную стенку – джинсы, футболка и свитер. Надел все. На ноги натянул кеды. Стояла мокрая осенняя погода, которой боги награждают москвичей за летние загулы. Тропу из Старой Свали до университета залило дождями. Несколько раз упав в грязь, соскользнув с бревен в ручей, промерзший Кошка добежал до Кластера Мирапорка. Его мобильный телефон перестал работать – промокнув. Электронный контроль Николая не узнал. Несколько минут компьютер анализировал точки лица и грязные руки парня, а потом вызвал полицию. В отделении Николая, приняв за наркомана, несколько раз грубовато пихнули, но когда его нашла Гефа, извинились и даже очистили одежду щеткой от грязи. Кошке вручили телефон, в который он услышал секретаря:

– Ах вот вы где. А то думаю, куда вы запропастились. За вами послан транспорт.

Таким образом Гефа проявила сочувствие к будущему работнику. Она собрала информацию о нем: ей было интересно увидеть «восемнадцатилетнего фокусника» – так мальчика описал Кондратьев, когда секретарь назначала встречу. Фокусник предстал перед ней мокрым пугалом в обвисшем свитере, Гефсимания отметила: математик в жизни лучше, чем на больничном фото.

– Николай Георгиевич. Здравствуйте. Вы можете снять шлем.

Кошка промычал нечто невразумительное, Гефа оставила его в покое. Однако на Андрамата она произвела впечатление.

– Восхитительна! Это неземная женщина.

Николай удивился, но виду не подал, медленно согреваясь. Через некоторое время появился радостный Кондратьев.

– Какой замечательный, возможно исторический, момент в жизни нашего университета. Добрый день, молодой человек.

Петр Петрович, подзабывший Кошку, оглядывал долговязого парня в красном шлеме, грязной одежде, мокрой, не по сезону, обуви. «Когда-то Ломоносов так пришел в Москву», – заключил он.

– Ну, пойдемте ко мне, пообщаемся. Гефа, приготовьте чаю!

Юноша благодарно посмотрел в глаза академику.

Разговор начал Кондратьев:

– В суете я запамятовал события, которые привели вас в Сколтех. Но утром пересмотрел записи ваших выступлений. Дух сомнений покинул меня. Нынче я полон оптимизма. Можете снять шлем, вы мотоциклист? – Кондратьев вопросительно взглянул на Кошку.

– У меня трамва, я скрываю ее. Извините.

– Ничего. Я понимаю. Но продолжим…

Вошла Гефсимания с чайными приборами, расставила их перед мужчинами. Николай разбавил кипяток холодной водой, положил четыре ложечки сахара, размешал и сразу выпил.

– Вы, наверное, замерзли? – поинтересовался академик.

– Очень!

– Тогда давайте еще чай. Может, коньяку?

Кошка грустно посмотрел на Кондратьева.

– Коньяк, без чая? – по-своему истолковал молчание ученый.

– Я не пью, – извинился Кошка.

– Понимаю. Пейте чай. После поговорим.

Пока Кошка допивал третью кружку чая с медом, который ректор достал из своего стола, академик деликатно молчал. Увидев, что юноша готов продолжить разговор, спросил:

– Где вы живете?

– Тут рядом, в деревне.

«Точно живой Ломоносов! Пешком из деревни», – Кондратьев возликовал, вспомнив прослушанные лекции Кошки и свое приглашение работать в университете.

– Скажите, как у вас возникли сверхспособности? Мне всегда было интересно знать это. Моцарт, Эйнштейн, и вот надо же – вы.

– Для меня самого это загадка природы, – вздохнул молодой человек.

– Я смотрел школьный табель: вы были отличником.

Кошка скромно промолчал. Кондратьев остался неудовлетворен тем, что тайна сверхспособностей не прояснилась. Сколько он помнил, ему лично все давалось с трудом, иногда он корил провидение за отсутствие дарований, тараном врубаясь в твердь науки.

– Скажите, какова область ваших профессиональных интересов?

Кошка неосторожно позвал вслух Андрамата, передав ему слово.

– Я сделал расчеты, которые хотел бы проверить на практике. Это тензорные вычисления топонимики микромира, космогонии, теории струн и тому подобного. Далее…

Инопланетянин начал читать поэму о математике. На это ушло минут пятнадцать, он говорил, академик внимательно слушал.

– Я назвал это теорией вихряций. От слова – вихрь. Доказал, что струны, они же вихри, бесконечны во времени и замкнуты в себе. Но главное – вихряцию можно превратить в неисчерпаемый источник энергии. Но есть теоретический предел.

– Какой? – испугался Петр Петрович.

– Сложность в бесконечности, она находится в обратной пропорции ко времени. Когда бесконечность исчерпается, время остановится, в том смысле, что между секундой сейчас и секундой следом пройдет бесконечное время. Иными словами, следующее мгновение никогда не настанет.

– Но беда-то небольшая?

– Ничего страшного, – подтвердил инопланетянин.

– Грандиозно! Это тянет на Сталинскую премию. А кто такой Андрамат?

Николай предостерегающе кашлянул. Инопланетянин замолчал.

– Впрочем, это не важно, – увидев смущение Кошки, махнул рукой Кондратьев. – Я хочу предложить вам заняться этой проблемой, сделать источник энергии из ваших вихряций и доделать мое «Кольцо». Направления наших исследований удивительным образом совпадают.

В селекторе на столе Кондратьева раздался голос Гефсимании Алоизовны:

– Прошу прощения, Эстом Богли на проводе.

– Кто?

– Петр Петрович, – ужаснулась Гефсимания, – это вице-премьер по науке.

– А‐а‐а, дурак, который хотел меня