Деревянные актеры - Елена Яковлевна Данько

ему вслед синьор Гоцци. — Неужели в Венеции даже смеяться нельзя свободно?

— Боюсь, что нельзя, синьор! — ответил дядя Джузеппе и подошел к нам.

— Да как же вы посмели, скверные мальчишки, вывести этих кукол, не сказав мне ни слова?

Я охнул. Никогда еще я не видел дядю Джузеппе таким сердитым. Глаза у него сверкали и седые волосы торчали дыбом на голове.

— Ладно, потом поговорим! — сказал он сквозь зубы и полез на сцену устанавливать замок Креонты.

— Пустяки! — повторил Гоцци. — Никакой беды в этом нет. А шутка была остроумна!

Он отошел к занавеске и выглянул в щель. Мы прижались в углу неподалеку. Он казался мне нашим единственным защитником. Он не сердился на нас.

И вдруг чей-то голос сказал громко и явственно по ту сторону занавески:

— Подумать только, какое падение! Как опустился граф Карло Гоцци!

Синьор Гоцци вздрогнул и раздвинул занавеску. Это сказал один из двух щеголей, сидевших в креслах, а другой ответил ему:

— Да, печальная судьба! После великолепного театра Сан-Самуэле — жалкий балаган бродячего кукольника! После блестящей сатиры на королей сцены — на Гольдони и Кьяри — убогое зубоскальство над скупым аббатом и его кухаркой! Синьор Гоцци потешает своими сказками гондольеров, торговок, уличных мальчишек! Можно подумать, что старик спятил с ума!

— Так оно и есть! — сказал первый зевая и взглянул на часы. — Однако мы еще успеем в театр посмотреть французскую комедию! Пойдем?

Они встали и ушли из балагана.

Я взглянул на синьора Гоцци. Лицо его посерело. Он сгорбился. Глаза смотрели врозь, и тонкие губы шептали что-то. Он сел в углу на ящик с куклами и закрыл лицо руками.

— На тропу! — крикнул Мариано, ударив в бубен. Мы схватили кукол и полезли на тропу. Занавес раздвинулся. Тарталья и Труффальдин летали по воздуху, за ними гонялся дьявол с кузнечным мехом в руках и дул на них ветром. Дьявола водил Пьетро.

Мы с Паскуале работали усердно, исполняя все, чему нас учил дядя Джузеппе. Зрители опять смеялись, шумели, хлопали. Но на душе у меня было смутно. Поскорей бы кончилось это представление! Сколько горя принесло оно всем! Но, увы, это было еще не все!

Занавес задернулся во второй раз. Дядя Джузеппе стоял на коленях, укладывая на сцене три огромных апельсина. Как вдруг я услышал, что Мариано громко бранится с кем-то у задней двери.

— Ничего я не знаю! — кричал Мариано. — Никакого мальчишки тут нет! А за сцену я тебя не пущу! Пошла прочь, старая карга!

— Да тут же он, знаю, что тут! — кричал хорошо знакомый мне голос. — Говорю тебе, Барбара сама видела, как они оба сюда вошли! Пускай она со своим мальчишкой как хочет расправляется, а уж я-то заберу Джузеппе! Он на меня в приходской книге записан. Давай его сюда, разбойник!

Я обмер и чуть не свалился с тропы. Тетка Теренция проталкивалась мимо Мариано, красная, разъяренная, задыхающаяся от злости. Позади нее толпились любопытные, привлеченные криком. Она меня увидела, и я понял, что пропал…

— Да вон же он стоит, пакостный щенок! — взвизгнула она и кинулась ко мне. Я хотел соскочить с тропы, но было уже поздно. Она стащила меня за шиворот.

— Поди-ка, поди-ка сюда, Джузеппе! Я тебя кормила, я тебя одевала, а ты как меня отблагодарил? Ах ты подлец, подлец!

Она ударила меня по щеке так, что я еле устоял на ногах. Пьетро захохотал. Тетка Теренция потащила меня к двери. Все завертелось у меня в глазах.

Вдруг дядя Джузеппе преградил нам путь.

— Постой, куда ты его тащишь, женщина? — строго спросил он. — Джузеппе служит у его сиятельства графа Гоцци, — он указал на сгорбленную фигуру в углу, — и он нам нужен сейчас. Приходи завтра в дом графа — он заплатит тебе его жалованье, и ты заберешь мальчишку домой. А теперь — ступай!

Тетка Теренция попятилась и выпустила меня из рук. Синьор Гоцци поднялся с ящика и подошел к нам.

— Что такое? Что еще случилось? — рассеянно спрашивал он, морщась как от боли. — Да, да, тетушка, я завтра заплачу, всем заплачу. Я один виноват во всем!

— Уходи! — сказал дядя Джузеппе, толкая тетку Теренцию к выходу. — Мальчишка нам нужен до конца представления.

Тетка Теренция ушла, бормоча что-то себе под нос. Мариано захлопнул за ней дверь и крикнул:

— На тропу!

И опять мы должны были стоять на тропе, дергать нитки и громко говорить, что полагалось! Я до сих пор удивляюсь, как мы не запутали нитки, когда голубка летала по кухне, а Труффальдин гонялся за ней вприпрыжку. И как мы не забыли, что нужно было петь и говорить! Ведь у нас головы шли кругом!

Я не помню, как кончилось представление и как мы пришли в дом Гоцци. Я очнулся, сидя на полу в большой полутемной комнате. На столе горела свеча, возле нее сидели синьор Гоцци и дядя Джузеппе, но я едва видел их сквозь слезы. На душе у меня было невыносимо тяжело. Я не хотел возвращаться к тетке Теренции. Я хотел вырезывать кукол и представлять с ними чудесные сказки в кукольном балагане. Сердце у меня разрывалось, и я громко плакал.

— Не плачь, Пеппо, не плачь! — шептал Паскуале, гладя меня по плечу. — Вот увидишь, все будет хорошо!

— Не реви, мальчик! — сказал синьор Гоцци. — Я выкуплю тебя у твоей хозяйки, и ты будешь по-прежнему жить у дядя Джузеппе!

— Нет, синьор, — сказал старик, — я не возьму его больше к себе. Он — обманщик. Почему он не сказал сразу, что он приемыш и записан в приходскую книгу!

— Потому что вы прогнали бы меня на рынок! — хотел крикнуть я, но не смог выговорить ни слова и только заплакал еще громче. Я плакал до тех пор, пока не уснул, положив голову на мешок с куклами аббата и Барбары, которые Мариано не захотел оставить на ночь в своем балагане!

Прощай, Венеция!

Наутро старый Анджело разбудил нас, уронив на пол тяжелый серебряный подсвечник. Он снял его со шкафа и чистил мелом, громко ворча, что из-за выдумок его господина приходится нести в заклад последнее барское добро. Он унес подсвечник, завернув его в