Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский

от него, уходя в проём между забором и сараем. Но тут уж Мамон не сплоховал, и максимально собрался при стрельбе. Он выстрелил три раза, и попал минимум дважды, в грудь и живот. Рыча и визжа от боли, как будто ржавым ножом провели по гигантской сковородке, тварь отлетела и впечаталась в забор. И опять свалилась, почти что под окошком, в которое Мамон закинул гранаты. Оборотень почти сразу стал изменяться, поплыл, пытаясь не то вернуть человеческий облик, не то до конца обратиться в зверя. Нет, всё же назад, в человека…

Досталось ему здорово, даже несмотря на ту форму, в которой он пребывал во время нападения. Руками он зажимал рану на животе, из которой сочилась кровь, хотя рана на груди выглядела как бы и не хуже, а тёмное пятно омертвевшей плоти вокруг неё неуклонно расползалось. В трёх местах чёрные шаровары были продраны и пропитаны кровью, и одна дыра была здоровенная, с торчащими клочьями тканей. И тряпок, и тканей тела. За ней виднелась голая, почти обугленная кожа, и чёрное мёртвое пятно там тоже росло, неспешно, но неуклонно. Кусок брючины валялся рядом, изорванный в клочья. Грачёв почувствовал злобное, торжествующее над жравшим минуту назад сердце и душу страхом удовлетворение — а всё же он не промазал и в первый раз!

С оборотнями вообще так обычно и получается. Если его ранить в одной форме, а потом он принимает другую, то зачастую раны пулевые превращаются не пойми во что, ожоги могут обернуться порезами и так далее. Вот и сейчас выглядело всё так, как будто он не получил несколько пуль, а то ли его ножом ткнули, а потом факелом потыкали, то ли что другое с ним делали. А обе пули Фабия, сдавленные и оплавленные, лежали возле него на утрамбованной земле — тело, превращаясь, вытолкнуло их из себя. Но только не его, серебрянные! Хотя, конечно, жаба теперь давит изо всех своих жабъих сил… Накладно-с! Ну да ладно, жизнь — она всяко дороже. Мамон осторожно (пусть гадина и сдохнет сейчас, но она всё ещё опасна, и рано пока отмечать победу) сделал шажок к харазцу, оказавшись у сарайного угла, того самого, вокруг которого он так намелькался за последнюю пару минут.

— Ну что, тварь… — окликнул харазца Грачёв. — Отыгрался хуй на скрипке? Что с Валерой, гной ходячий?

Харазец, видимо, не знал, что такое скрипка. Но личико и голос у Грачёва, судя по оборотню, были пугающими. Прямо мороз по коже. Даже и не Мамон вовсе, а жуть хищная. И шаман их харазский с таким бы шутки шутить заопасался наверняка. Оборотень тоже проникся. Сразу же проникся, как увидел это изменившееся лицо. Вжался спиной в забор, криво ухмыльнулся не успевшей ещё окончательно уменьшиться до человеческого рта пастью и что-то неразборчиво пробулькал. А затем рванул дрожащей рукой с шеи какой-то кожаный мешочек, вроде кисета, с торчащими из него перьями-косточками. Теперь проникся Мамон. Посмертные заклятья вещь крайне суровая и паскудная. Немедля ни секунды, Грачёв выпалил предпоследний драгоценный патрон с серебром в голову твари. И словно весь мир замер в его мозгу. Он даже подумал, что успел заметить полет блестящей пули из облачка дыма, затыльник рукоятки же увесисто толкнулся в ладонь. Пуле лететь было метра два, не больше, и она попала туда, куда он и ожидал — в лицо оборотню, превратив его в красное облачко. Попала прямо над правым глазом. Над ним, после того, как кровавое облако развеялось, появилась красная точка, а самого оборотня швырнуло на доски забора, прямо на пятно мозгов и крови, вылетевших из его же затылка. Лицо харазца словно пошло волной, а правый глаз вывалился из глазницы и повис на щеке. Оборотень медленно съехал спиной по забору набок, а время вдруг как будто снова ускорилось до обычного своего течения, взорвавшись мельканием и суматохой вокруг Грачёва. Он осознал, что сзади частой плетью щёлкает винтовка Фабия, а сам обер-ефрейтор что-то орёт, не то «назад», не то «сзади». Мамон начал разворачиваться, одновременно поднимая револьвер с последним патроном, наклоняя корпус и голову и приседая, пытаясь уменьшить свой силуэт. И уткнулся взглядом в дульный срез «Ли-Энфилда» в руках кого-то в красной харазской кавалерийской накидке поверх чекменя. Грачёв не видел лица, рук, видел только красное пятно накидки и этот черный кружок, глядящий прямо ему в лоб. «Как же так, — успел подумать он, — как же Фабий его проворонил?». А затем черный кружок оранжево вспух жарким облаком. Он тоже успел нажать спусковой крючок, метясь куда-то туда, в алое и оранжевое, а во лбу у него, кажется, взорвалась граната. И мир погас.

Глава 4

Глава 4, в которой сплошной зоопарк, коза всё ещё идёт по кукурузе, а зайчик помирает. Да и волки тоже. Потому что «Пиф-паф, ой-ой-ой!». Серия 2

Фабий, однако, никого не проворонил. Убедившись, что оборотень не добрался до Грачёва и тот успел использовать подаренные ему мгновения на все сто, он вновь обратился к тёмному провалу ворот сарая. И вовремя! Несколько размытых голубоватых кругов, мерцающих там, ничем, кроме щитов, быть не могли. И ничего хорошего это не сулило. Выпустив ещё пять пуль в самый близкий щит (и считая про себя оставшиеся в магазине патроны), он со злобной радостью увидел, как тот, отполыхав сиреневыми вспышками, замерцал-заискрил. Но вот только на прорыв к Мамону ринулся не прикрытый этим щитом харазец, а совсем даже другой, с не траченой ещё его выстрелами защитой. Матерно рыча, Фабий перенёс огонь на новую цель. Он вопил Грачёву изо всех своих щенячьих сил: «Мамон, сзади!», и палил даже чаще, хотя это и казалось невозможным, чем за минуту до этого по оборотню, надеясь успеть расклевать защиту и достать харазца. А тот, словно Кащей бессмертный, не обращал ни малейшего внимания, ни на самого Фабия, ни на его стрельбу. Зато его дружки из сарая очень даже обратили. Шаман больше в дело не вступал, но не меньше трёх стволов гаркнуло из ворот. Фабий уже приметил, что его не убивают, а давят, и, плюнув на всё, даже