Чистота — залог здоровья. Зачистка, баня и прочая гигиена. - Александр Бельский

коротком, на 5 патрон. Ну, и шестой в стволе, тоже пулевой. Итого четыре выстрела первой очереди с пулей. Однако вынутую из магазина картечь далеко он тоже не убирал. Впихнул в держатели на прикладе огневую и серебряную закрутку. В правой же руке он держал два простых картечных патрона. Если что, так докинет их в магазин. А понадобится ему зажигательная или серебряная картечь, так просто обронит из ладони обычные патроны на землю — и вся недолга!

Ещё раз тщательно огляделся, прежде чем палить. Бережёного бог бережёт, а небережёного в данном случае закапывают. Сзади, сбоку — чисто. Фабия он может прикрывать, а вот Валеру и Мамона — нет. Ага, боевые пары, как же. Как лошпеты педальные. Да и даже того же Фабия прикрывать… Нет, если на него ломанут из сараюхи, то тут я король, подумалось Рыбачку. Фланг и всё такое, и поленница надёжно меня прикрывает. Короче, место козырное. Но вот только сам их командир… Все поныкались там, где были. И вот укрытие у обер-Игорёхи так себе, честно говоря. Ни выскочить, ни сманеврировать. И, если будет активничать, то рано или поздно его прищучат. А он будет. Вообще складывалось ощущение, что Фабия не гасят наглушняк намеренно, так, огнём, точнее, льдом слегка давят. Чтобы не борзел и не высовывался. И это наводило на нехорошие мысли. Юрец очень не любил, когда с ним играли в кошки-мышки. Ну, когда он не кошка. А тут, похоже, так и было, и мышками как раз была вся их четвёрка. Хоть боги их от Тополя спасли на этот раз, этот от всей дури дал бы стране угля. Мелкого, но… Короче, много. Правда, самого Юрца супостаты, вроде, даже и не видели. Или видели, но не могли сквозь сарайное окошко попасть? Пожалуй, я буду шхериться, исходя из максимальной угрозы, решил в уме Пряхин. Это само по себе говорило о многом, ибо Рыбачок был парень бедовый и рисковый. Так что, приказал он сам себе, Фабия пасём, вокруг бдим, жопу прячем.

Нуте-с, теперь с этим шаманством злопакостным. Угловые привязки ему были не видны, только вот эти вот чёрные молнии от них. А главный якорь всей этой байды — туточки он, пожалуйте бриться! Центральная опора этой, как её там, короче, коновязи паскудной — как на ладони, практически. Вот она, всего-то в десятке метров от него. И как же её сковырнуть? Он глянул вверх, где, строго над столбиком, молнии сходились в спираль. И сразу отвёл взгляд. В глазах рябило, гадское вращение словно завораживало, и тут же начинала болеть голова. Ну, уж точно не картечью, этакую мыргалку картечь не проймёт. Да и гранатой её тоже не свалить.

Центральная опора колдунства представляла собой надёжно и, видимо, глубоко вбитое в землю обтёсанное бревно, сантиметров эдак в тридцать толщиной. Именно вбитое, верхний торец бревна был слегка растрощен и размочален. Интересно, кто и чем его с такой силой вколачивал, бабы-колотушки или молота рядом не видно… Бревно торчало из земли примерно на шестьдесят-семьдесят сантиметров. Кабы не эти скрутки-молнии в десятке метров строго над ним, так мог бы и не обратить внимания. Ну, столбик, и что? В отличие от угловых закрепок, никаких чёрных соплей из него не исторгалось. Правда, само бревно было всё испещрено грубой и какой-то даже небрежной резьбой. Но глубокой. И ещё оно было густо измазано, судя по всему, кровью.

Для порядка два раза стрельнул в сарай. Тот, кто думает, что пулька из двенадцатого калибра на двадцати метрах это несущественный пустяк — сильно ошибается. Сарайка была каркасной, обшитой внахлёст досками. И вот какая там доска — дюймовка? Сороковка? Да даже и двухдюймовую прошьёт, а Мамона зато уже не затронет, самое то, что сейчас нужно.

И только тут он сообразил, что молочный пузырь защиты после бабаханья гранат пропал, а из сарая доносятся выстрелы, и, стало быть, летят пули, а не ледяные молнии. Ай да Мамон, ай, молодца! Похоже, теперь у нас ствол на ствол, что радует, хотя… Вот же она, центральная точка колдовства. Как крутились над ней сумасшедшим калейдоскопом эти чёрные моргалки, так и вертятся. Моргалки-моргалы… «Ах, эти чёрные глаза»… И, стало быть, как были они отрезаны от своих, так и остаются. Но, однако, похоже, что шамана теперь хватает только на то, чтобы держать это своё главное колдовство. Значит, что? Значит, не спуская глаз с сарая, давя харазцев огнём и не давая им оттуда выбраться, надо как-то разобраться со столбом. И делать это придётся Рыбачку, больше-то некому.

Огляделся и зацепился взглядом за колоду для колки дров. К ней был прислонён колун, но это было типичное не то. А вот топор, воткнутый небрежно в саму колоду, очень даже заинтересовал. Широким лезвием и мощным обухом он напоминал «тупи́цу», мясницкий топор, который на самом-то деле очень даже острый. Но, в отличие от мясницкого, был на длинной и почти прямой рукоятке. Зато, как и мясницкий, кажется, тоже острый. А вот если им стесать резьбу эту?

Диспозиция была такая. От дровяника до вражъей сарайки было где-то пятнадцать-семнадцать метров. Из самих ворот сарая лично его, Юрца, не было видно никак, впрочем, как и ворота не были видны ему самому. Забитый до верху берёзовым швырком дровяник был у́же сарая, и лишь поленница, не поместившаяся в нём полностью, выступала почти вровень, в одну линию со стеной сарайки. Так что в его нынешнем укрытии из вражьей крепости он мог наблюдаться только в окошко. Оно было практически слуховое — маленькое и высоко расположенное, да ещё и зарешёченное. Ни тебе стрелять из него с чувством, толком, расстановкой, ни выбраться. Зато колода и сам столб… Нет, колода едва выдавалась вглубь двора от линии сарай-дровяник, метра на два, не больше, зато от неё бдить за окошком не выйдет, а вот его персональные и нежно любимые ноги (если он будет лёжа) — как на ладони. Резной же столб был метрах в десяти от него, почти на полпути. Но не к сараю, а к Фабию, и из ворот, правда, под довольно острым углом, был вполне себе виден. И укрыться за этим столбиком от выстрела — дело немыслимое. А вот та ямка рядом с ним… Практически, колдобинка. Может, подкопать? Да нет, толку-то от этого, только своё собственное внимание размажешь. И время, выигранное на нахалке, потратишь зря… А нахалку Юра любил и уважал. Ладно, значит, в темпе польки-бабочки цепляем «тупицу», потом