Троецарствие - Иван Алексин

И хотя расправа над новгородцами, была непропорционально жестокой, повод заподозрить их в крамоле, у царя был.

Вот и теперь. Митрополита я скорее всего с епархии свести сумею. И возможный бунт подавить; силы найдутся. Вот только какой ценой? И это я не о людских потерях сейчас говорю. Просто, после силового захвата власти, в городе возникнет тайная оппозиция, начнутся заговоры в пользу того же Шуйского или ЛжеДмитрия II, появятся сторонники присоединения к Швеции или даже Речи Посполитой. Как итог, мне потом придётся половину своей армии в новгородских землях на постоянной основе держать. И с кем тогда прикажите Нижний брать?

Нет, мне очень важно здесь на постоянной основе закрепится. Твёрдый контроль над новгородскими землями был одним из краеугольных камней моего плана по взятию под свою власть всего Севера страны.

Если захват Ярославля позволил мне перерезать основной торговый путь из Москвы в Архангельск, то присоединение Новгорода, после перехода под мою руку Вологды, Устюжны и Тихвина, уже полностью отрезало правительство Шуйского от северных областей московской Руси, переводя их в сферу моего влияния. И, в качестве приятного бонуса, отдавая в мои руки всю торговлю через Белое море.

Но это было лишь одной стороной медали. Не менее важно было то, что я брал под свой контроль и выход к Балтийскому морю. И тут на первое место выходила даже не торговля с богатой на железо Швецией. Гораздо важнее, что контролируя оба морских пути в Европу, я, таким образом, оставлял Шуйского в полной политической изоляции. Пусть Васька теперь попробует хоть о чём-то с Швецией договориться! Ему для этого с Карлом IX ещё как-то связь наладить нужно. Я через свою территорию ни Шуйского, ни шведских послов не пропущу, Польский король Сигизмунд III тоже. Не через Турцию же им крюк делать? Правда, есть вариант через Псковские земли в Эстляндию, которую контролируют шведы, попробовать пробраться. Но Псков вскоре власть второго самозванца признает. Это если мне не удастся псковичей под свою руку переманить.

Так что договор Шуйского с Швецией, послуживший поводом для вторжения на Русь польского короля и, в дальнейшем, для шведской агрессии и аннексии части нашей территории, теперь под большим вопросом. Тем более, что я не собираюсь на жопе ровно сидеть и сам постараюсь со шведами нормальные взаимоотношения наладить, а попутно, между делом, Швецию с Польшей посильней стравить. Пусть лучше между собой грызутся, а не к нам лезут.

Поэтому на обещания новгородцам я не скупился, обласкав служилое дворянство, выдав грамоты со льготами на торговлю купечеству, снизив налоговое бремя посадскому люду. И с Исидором на открытую конфронтацию идти не спешил. Тем более, что хотя митрополит и встал в явную оппозицию, не присоединившись к «комитету по встрече», но проклятиями разбрасываться не стал, Божьи храмы закрыть не пытался и даже приведению новгородцев к присяге не пробовал воспрепятствовать. Затаился, в общем.

Ну, и я в свою очередь занял выжидательную позицию, лишь послав в первый же день в Софийский собор Никиту Сысоя с письмом от отца Иакова. Как-никак отец Исидор постриг в Соловецком монастыре принял и позже в сан игумена, вместо уехавшего в Кострому Иакова был возведён. Не чужие, в общем, люди. Должны общий язык найти.

И вот теперь, после пяти дней тревожного молчания, Исидор явился ко мне сам.

— Будь здрав, владыка. Благослови.

— И тебе здравствовать, Фёдор Борисович, — ответил на приветствие митрополит, тактично оставив в стороне моё титулование и, чуть поколебавшись, благословил и меня, и вставших с лавок бояр: — Дозволь присесть старику. Разговор у нас предстоит непростой.

Я жестом указал на обитую бархатом широкую лавку, стоящую у стены напротив той, где сидели Куракин с Годуновым.

В том, что разговор будет непростым, я не сомневался. Но и безнадёжным я его тоже не считал. Раз митрополит ко мне сам пришёл, значит, есть у него готовность к какому-то компромиссу. Теперь главный вопрос в том; устроит ли этот компромисс и меня?

— И о чём же ты со мной хочешь поговорить, отец Исидор? — первым прервал я молчание. — Уж не о Ваське ли, что воровством на московский трон залез?

— Ой ли? — губы митрополита сурово сжались, — Шуйский в цари был избран, после того как Гришку-вора с трона сбросили. О тебе в то время и слышно не было. Где же здесь воровство?

— Не избран, а боярской думой выкликнут! — в негодовании затряс бородой Иван Годунов. — И ты, митрополит в той крамоле замешан, так как собственноручно Ваську на царство венчал, казанскую шапку на голову надев!

Куракин одобрительно кивнул, соглашаясь с дворецким, очевидно уже забыв, что сам в тех событиях напрямую участвовал.

— Крамола в том, что ты, окольничий, здесь сидишь, хотя царю Василию тоже крест целовал!

Я лишь годовой покачал, мысленно аплодируя митрополиту.

Стратег! И моего дворецкого отбрил, и между делом, что меня царём не признаёт, ещё раз намекнул, умышленно проигнорировав моё возведение Годунова в боярский чин. Вот только с огнём ты сейчас играешь, отец Исидор. Долго дискутировать с тобой по поводу законности моей власти, я не буду. И так уже Куракин в мою сторону коситься начинает. Но ещё одну попытку, перед тем как переходить к силовым методам убеждения, я всё же сделаю.

— Допустим, — остановил я жестом, начавшего багроветь дворецкого, — что в то время московский трон был свободен. Но теперь-то я вернулся. И на московский престол законных прав не потерял, — я сделал паузу и внушительно заявил: — Я власть на Руси никому не уступлю, владыка. И тем более не уступлю её Шуйским. И Ваське в Москве не усидеть. Он с Болотниковым то никак справится не может. А в Стародубе уже новый самозванец войско собирает. За ним весь Юг встанет, за мной весь Север. Что под властью Васьки останется? Несколько городов вокруг Москвы? Выступая против меня, ты, отче, не Шуйскому помогаешь. Он всё равно обречён. Ты новому самозванцу с поляками и иезуитами, что у него за спиной стоят, дорогу к Москве мостишь!

Мы немного помолчали. Я давал своему собеседнику время обдумать свои слова, а Исидор кривил губы, смотря на меня колючим взглядом из-под густых бровей.

— И то ещё не вся беда, владыка, — вновь первым прерываю я молчание. — Соседи наши; польский да шведский короли на наше нестроение смотрят да радуются. Ждут, когда мы в этой кровавой междоусобице окончательно увязнем.