Троецарствие - Иван Алексин

По пути встретился предводитель дворянской конницы, что так безрассудно двинулся на выручку моему воеводе.

— Кто таков?

— Митька я, Воейков, — резво соскочив с коня, повалился мне в ноги бородач. — Твой верный холоп, государь.

— Я подумаю, как тебя вознаградить, Воейков, — благосклонно кивнул я дворянину. — Пока недосуг. Следуй за мной.

В монастырь нас впустили без задержки. То ли меня местный привратник признал, то ли присутствие в свите явно знакомого ему Воейкова сказалось, но мы ещё и доскакать не успели, а он уже ворота открывает. Оно и к лучшему. Иначе тумаками как его незадачливый коллега в Вологде, местный страж ворот бы не отделался. За воротами нас уже ждали.

— Государь, — склонила голову в поклоне пожилая монахиня, явно оставленная игуменьей в своё отсутствие за старшую.

— Где царевна? — рвущееся наружу нетерпение к разведению политесов не располагало. — Показывай!

— Людишек бы своих оставил за воротами, государь, — поджала губы монахиня, даже не пытаясь скрыть своего неудовольствия. — Здесь святая обитель. Здесь мужчинам не место.

— Ничего, — покачал я отрицательно головой. — Этот грех я на себя возьму. Веди говорю, не томи.

Ага. Мне ещё не хватало в одиночку сюда сунуться. У Шуйского не заржавеет и в Божьей обители своего конкурента убить. Понимаю, что это уже паранойя, но лучше я буду живым параноиком, чем мёртвым дураком. А на недовольство старой грымзы мне начхать. Пусть скажет спасибо, что я никаких репрессий к монастырю применять не собираюсь. Как-никак они мою сестру здесь два года в заточении держали.

Блуждание по монастырским переходам показалось мне вечностью. Монахиня, очевидно мстя за мой отказ, никуда не спешила, мерно вышагивая по деревянному полу. Наконец она остановилась перед одной из дверей, завозилась, перебирая связку ключей.

У, твари! Под замком сестру держали! Может, всё же разогнать это осиное гнездо? Пусть вон в Туруханске святую обитель основывают!

— Ты бы матушка поспешила, не доводила до греха, — всё же не выдерживаю я.

— Дай-ка, — Подопригора выдёргивает связку из рук опешившей монахини, быстро подбирает нужный ключ, со скрипом проворачивает в замочной скважине. — Готово, Фёдор Борисович.

Я замираю на миг, чувствуя, как бешено бьётся сердце в груди, тяну на себя дверь.

Ксения стояла посреди кельи, не сводя встревоженного взгляда с двери. Я застыл на пороге, не в силах сделать и шага, с болью вглядываюсь в меняющееся на глазах лицо. Осунулась то как, побледнела. Двухгодичное заключение ей явно на пользу не пошло. Да и этот подрясник с апостольником (чёрный платок завязываемый на затылке) её совсем не красит.

— Федя? — на смену тревоге в глазах сестры приходит узнавание замешанное на искреннем удивлении. — Ты как здесь?

— За тобой пришёл.

— Пришёл. А я уже и не чаяла, что свидимся, — Ксения продолжала стоять посреди кельи, словно боясь, что если сделает хоть шаг, видение без следа развеется. Только в глазах начали набухать слёзы да на губах появилась нечастая гостья — улыбка. — Мне сказали, что ты погиб.

Я всё же шагнул вовнутрь, прижал к груди тут же зарыдавшую сестрёнку. Подопригора деликатно прикрыл за мной дверь, давая возможность побыть с ней наедине.

— Я бы раньше пришёл да не знал, что ты здесь. Думал, у датского короля гостишь. Вот с Новгорода тебе весточку собирался послать.

— Поймали нас. Уже на третий день поймали! — шмыгнула носом Ксения.

— Да знаю теперь. Вот же, Семён. За что не возьмётся, всё прахом идёт. Даже тебя увезти не смог!

На выходе из монастыря нас уже ждали. Жители Тихвина успели подсуетится, выставив делегацию из лучших людей города во главе с игуменом Успенского монастыря отцом Иосифом.

— Благослови, отче.

Игумен благословил, размашисто перекрестив и выкатившийся следом возок с царевной и пополнив тем самым список моих сторонников, на созываемом в Костроме соборе.

— Здрав будь, царь-батюшка, — повалились в ноги стоящие за спиной бородачи. — Спас ты нас от раззора великого, татей от стен города прогнав.

— Так то не тати, — покачал я головой. — То воры, что на мою сестру, царевну Ксению умышляли. Порохня, — подозвал я своего воеводу. — Выяснил у пленных, кто они такие и кто их сюда привёл?

Рядом замер Подопригора, не сводя хищного взгляда с Порохни. По всему видать, сильно его задел едва не случившийся разгром. Не простит он такого командиру отступившего отряда.

— То литвины и казаки, государь, что от самой Польши сюда тайком добирались. А вёл их капитан Александр Лисовский.

Лисовский⁈ Вот это номер. В этой истории он на Руси раньше положенного появился, даже в битве под Гузовым не поучаствовав (сражение между войсками польских конфедератов с их королём Сигизмундом III). Плохо. Этот мясник на своём пути море крови прольёт. Узнать бы ещё, кто ему о Ксении рассказал и в поход под Тихвин отправил.

— Лисовский, значит, — сузил глаза Подопригора. — Не слышал о таком.

— Скоро услышишь, — вырвалось у меня. — Пленных повесить, — приказал я Порохне. — Лисовчикам от меня пощады не будет.

Я тронул коня в сторону города. Похоже, мне есть о чём подумать.

* * *

— Удачлив ты, Гаврила. Удачлив. Виданное ли дело, за год из детей боярских в московские дворяне выйти. И самому, без сильного покровителя. И у государя Василия Ивановича на виду. Этак ты со временем и в думные бояре выйдешь!

— Так по делам и награда, — задорно, хохотнул Ломоть. — Я царю-батюшки за этот год уже столько сослужил, что иной боярин и за всю жизнь не сослужит. Я, может, у государя самый ближний человек! — Гаврила приосанился, пьяно пуча губы. — Понадобился Василию Ивановичу осадный наряд (тяжёлая артиллерия), чтобы воров из Тулы выбить, он меня в Москву послал. Потом как знает; Ломоть всё в целости и сохранности доставит.

Грязной покачал головой, поражаясь важности полученного гостем задания, потянулся к кувшину, вновь наполнил кубок московского дворянина до краёв. Ломоть, одобрительно икнув, потянул кубок к себе.

— Хороший у тебя мёд, Василий. Крепкий. Такой и на царский стол подать не зазорно.

— Для дорогого гостя всё лучшее на стол выставил, — затряс бородой бывший опричник. — Ты, Гаврила рядом с государём стоишь, тебе и почёт с уважением.