Троецарствие - Иван Алексин

— Чего не ожидал, Фёдор Борисович?

— Что всё так обернётся, не ожидал, — я умолк, загоняя глубоко внутрь поднявшуюся горечь утраты. — Ладно. Что мы посреди улицы стоим? Пойдём, Василий. Помянем, Ивана Семёновича Чемоданова и Петро Мохину. А заодно и поговорим, как мы с тобой дальше жить будем. Никишка, не отставай.

В свою временную резиденцию я вошёл мрачнее тучи. Быстро прошагал мимо втянувших головы в плечи стрелков, стоящих у дверей, протопал по опустевшим сеням и переходам в повалушу, порывисто сел за стол,уперевшись руками в расписное покрывало.

— Вина!

Никифор, кивнув, скрылся за дверью. Стольниками и прочей дворцовой челядью я так, пока, и не обзавёлся. Хотя нет, есть один, но и тот сейчас в Ярославле на воеводстве сидит. Впрочем, и особого желания с этим торопится, не имею. В походе я! Вот и приходится моим рындам по совместительству обязанности стольников и чашников выполнять, предварительно скармливая всю снедь и выпивку местным поварам.

— Садись, Василий Иванович, — указал я Чемоданову место возле себя. — Раз батюшка твой погиб, ты теперь для меня ближний человек, — поднял я на юношу тяжёлый взгляд. — Кому теперь и доверять, если не тебе?

— Как ты догадался, государь? — посмурнел ещё больше Чемоданов, правильно интерпретировав неприкрытый сарказм в сочащимся ядом вопросе.

Рынды, замершие у меня за спиной, переглянулись, выступили вперёд, отгораживая от изменника.

— А это Ваське Шуйскому нужно спасибо сказать. Упредил, — я усмехнулся, глядя на появившееся в глазах бывшего друга детства недоумение. — Если бы этот торопыга не поспешил с предъявлением царского венца народу, я бы тебя даже в мыслях ни в чём не заподозрил. А так, — Я сделал над собой усилие, разжимая кулаки, грустно улыбнулся несостоявшемуся убийце: — Просто никто кроме твоего отца то место, где шапка Мономаха была спрятана, указать не мог. Правда, о нём ещё Тараско знал, но если бы его по дороге в Сибирь поймали, Васька венец на себя ещё осенью надел бы. Вот и выходит, что знание это из твоего батюшки под пытками вытянули. А ты мне про ногаев твердишь!

— Государь! — рухнул на колени Василий.

Вернувшийся Никифор, окинув взглядом открывшуюся картину, быстро поставил на стол пузатый кувшин, встав за его спиной.

— Что, государь? Мы же с тобой с детства вместе были, Вася! Я тебя даже не за товарища, за друга своего держал! А ты меня убивать пришёл? Что хоть пообещали за то?

— Батюшке жизнь сохранить. Шуйский сказал, что лишь опалу наложит и навечно его либо в Туруханск, либо в Пелым воеводой сошлёт. Даже вотчину обещал не отбирать.

— И ты ему поверил? Он и батюшке моему верно служить обещал, и самозванцу в том клялся, — я, проигнорировав движение одного из рынд, сам налил себе вина из кувшина, чуть помедлив, наполнил ещё один кубок, кивнул на него Чемоданову. — Пей. Нет уже Ивана Семёновича больше в живых. Не нужен он теперь Ваське. Помянем.

Василий припал к кубку, держа его дрожащими руками, выпил залпом, наверняка не почувствовав вкуса.

— Как хоть убить то меня должен был? Неужто ножом пырнул бы?

— Яд дали.

— Понятно, — кивнул я сам себе. — Оружие подлецов и трусов. Ладно. Чего уж теперь. Рассказывай, что на самом деле с вами случилось.

— Мы в Астрахань приехали. Батюшка решил по Волге до Нижнего добраться, а там уже и Кострома недалеко. Там нас Ломоть и встретил.

— Ломоть⁈ Опять⁈ — я грязно выругался, со всей силы треснув кулаком по столу. Рынды состроили морды кирпичом, сделав вид, что ничего не заметили. — Он то там каким образом очутился⁈

Всё, достал меня этот проходимец! За каждой второй каверзой его рожа выглядывает. Он что, вечный⁈ Сегодня же Грязнову отпишу; хватит тому без дела в штаны просиживать.

— Нас ждал. Сказал, что это ты его нам навстречу послал. Батюшка шибко обрадовался. Уже вместе доскакали до Царицына. Сговорились с купцом и на струге до самого Нижнего добрались. А там нас уже ждали. Ломоть поселил в доме у своего знакомца, а сам про обоз на Кострому пошёл узнать. А вернулся уже с холопами князя Шуйского. Петра сразу зарубили, а на нас навалились дружно толпой, связали да на Москву и увезли. С тех пор я батюшку не видел.

— Значит, так и запишем: Шуйские и Ломоть. Ну, Шуйских я так и так не помилую. Дай только срок. А вот Ломоть.

— Он теперь московский дворянин. В ближниках у самого царя ходит.

— Стольником ему уже не стать, — отрубил я. — Тут вопрос другой. Ивана Семёновича я не виню. На дыбе повисишь и не такое расскажешь. А вот с тобой, дело иное. Ты ведь меня предал, Васятка.

— На всё твоя воля, государь. Казни, как пожелаешь.

— Казни. Кого другого обязательно бы казнил. Да и тебя, если бы не отец твой, не пощадил. Должен я Ивану Семёновичу. Сильно должен. Не хочу, чтобы род его прервался. В общем так, — припечатал я ладонью стол. — Завтра в Мангазею на воеводство поедешь. Доберёшься, Жеребцова с походом сюда поторопи. И сиди там до тех пор, пока обратно не позову. Уберите его с глаз моих. Посадите до завтра под замок, чтобы не умыслил чего.

Я отвернулся, вычёркивая бывшего товарища из своей жизни, немного выпил, в бесплодной надежде смыть заморским вином поселившуюся в душе горечь, задумался, незаметно для себя выпав из реальности.

— Государь.

— Чего тебе? — оглядываюсь я на нерешительно топчущегося в дверях Никиту Сысоя. — Ступай. Ты мне сегодня не понадобишься.

— Та матушка Дария к тебе просится, государь. Сказывает, весть для тебя, царь-батюшка шибко важная. А Никифор не пускает.

— Матушка Дария? — уставился я на писаря. — Монахиня?

— Игуменья Тихвинского Введенского монастыря.

— Тихвинского? — в недоумении переспросил я. — Она что специально сюда приехала. Дария. Дария. Тихвинский монастырь. Погоди!

В мозгу что-то щёлкнуло, выдав информацию. Так это же Анна Колтовская! Четвёртая полузаконная жена Ивана Грозного. Ей-то от меня что понадобиться могло?

* * *

Светало. Горизонт еле заметно посветлел, начав выделятся контурами еловых макушек на фоне тёмной стены леса. Деревня уже не спала. В отсветах десятка костров и густо чадящих дымом факелов суетились люди, фыркали лошади,