Хамам «Балкания» - Баяц Владислав

Битва стала мифом. Поражение стало победой.

С другой стороны, Памук, желая показать, как это выглядит, когда победитель ведет себя чересчур гордо, привел примеры из османских источников времен Мохачской битвы (тогда сербы, кстати, окончательно потеряли всякую надежду, что после Косовской битвы забрезжит или, по крайней мере, появится шанс или признак лучшего будущего).

Что касается неверных, непосредственно на поле боя, судя по личному военному дневнику Сулеймана, было насчитано двадцать тысяч погибших пеших и четыре тысячи убитых всадников. О своих потерях победитель не сообщает. Известно, что победители убили несколько тысяч пленников. Источники утверждают, что во всех боях, считая Мохачский, с венгерской стороны погибло более двухсот тысяч человек, а османское войско потеряло где-то от двадцати пяти до пятидесяти тысяч! Это была настоящая резня, свидетельствующая о том, насколько стратегическим и символически-важным было желание османов дойти до Вены! Собственно, каждая новая кампания была направлена на утоление этого желания.

Видимо, чтобы оправдать жестокость борьбы, количество мертвых, возможные угрызения совести самого султана, который некоторыми приказами позволил ничем не обоснованное убийство пленных, в том числе и гражданского населения, хронисты завоевателя, сообщая о Мохачской битве, утверждают, что с «вражеской стороны» погибли – и следует невероятный ряд эпитетов (словно не хватало просто победы) – «сыны ада, демоны, блудливые бродяги, свиньи, твердолобые упрямцы, пройдохи, собаки, неверные, извращенцы, преступники, лицемеры, уроды, нечистые силы, принявшие лик дьявола-мучителя».

Наверное, эти ругательные имена были призваны прославить (или, может быть, оправдать) важную победу. Но убийство после победы военнопленных и крестьян, захваченных на нивах (их, говорят, было четыре тысячи, не считая женщин), невозможно оправдать никакой стратегией. Да и ненавистью. А тем более – эпитетами.

Может, кое-кому покажется, что бесцельное убийство нескольких тысяч людей не стоит такого внимания, даже если то были жертвы обычной ошибки или необъяснимой похоти. Потому что эти цифры весьма комфортно теряются в сотнях тысяч других жертв. Если цифры в свидетельствах точны, а многие источники их подтверждают, то тогда действительно следует иметь в виду, что для того времени это в самом деле было огромным количеством!

Как бы то ни было, султан Сулейман и таким способом успешно подтвердил перепуганным европейцам свое прозвище – Великолепный. Кстати, а что, если именно с этого эпитета все и началось?

На третий год после первого военного опыта Баица весной 1529 года вновь оказался в свите великого визиря Ибрагим-паши, который теперь уже был беглербегом[21] всей Румелии и, кроме того, получил звание сераскера[22]. Проходя через Эдирне, великий визирь вновь собрал лучших воспитанников и подбодрил их заверениями в том, что их деяния послужат вящей славе великого султана.

Они прошли тем же путем, что и несколькими годами ранее. Баица уже мог кое-что предугадать и предвидеть, а что-то он уже знал. Но среди офицеров не было Синана. Баицу удивило, что его не было и среди всадников, прибывших из Истанбула.

Синан присоединился к ним после Эдирне, в восточной Румелии, точнее, во Фракии. Но Баица даже не мог этого предположить. Еще до желанной встречи, когда они приближались к реке Мерич[23], Ибрагим-паша все чаще загадочно поглядывал на него, словно желая намекнуть на что-то; все это выглядело более чем загадочно. Вскоре стало ясно, на что именно он намекал. В городе Узункопру[24] их ожидала большая, хорошо организованная группа празднично одетых дружинников, вассалов, музыкантов и простонародья из окрестностей. А перед ними стоял – Синан Юсуф! После того как он поклонился султану и приказал толпе разомкнуться, Баица понял причину предыдущей таинственности и нынешнего празднества: над рекой возвышался мост, которого три года тому назад здесь не было; выстроенный из светлого камня, он выглядел чрезвычайно элегантно. Мост был длинным и широким, стоял на двенадцати мощных быках. Опоры были сводчатыми, что придавало мосту прочность и красоту. А ширина свидетельствовала о его крепости и долговечности. Быки позволяли воде свободно струиться, но их устойчивость держала быстрый поток под контролем. Словно они уважительно признавали силу воды, но одновременно гордились собою.

Баице было приятно видеть радость местных жителей, которые наверняка лучше других понимали, насколько соединенные мостом берега изменят их жизнь. Но было интересно наблюдать и довольного султана, по приказу которого возвели мост. А Баица знал, что ничего этого не могло быть без покровителя Синана, его земляка Ибрагим-паши. И опять-таки оказалось, что вера великого визиря в кого-то (и их общая вера) – не просто прихотливое использование своей власти, а практичное и хорошее дело, предназначенное для всех.

Синану было приказано возглавить тылы, однако его то и дело призывали к великому визирю и султану. Оба они отныне подчеркнуто и часто называли его Мимаром. Баица на собственном примере, а не только на примере Синана прекрасно разобрался в желании властителя откровенно гордиться своими (чаще всего молодыми) избранниками. В частности, именно по этой причине их одевали намного роскошнее, чем то было дозволено придворным, занимавшим более высокое положение. Это не очень нравилось Баице, однако, пребывая в любимцах, он мог чаще встречаться с Синаном.

А тот ему во время похода рассказывал, как после всех работ в предыдущем походе на Буду властелин, видимо, удовлетворенный его знаниями, приказал (хотя Баице он сказал – «предложил») попробовать выстроить мост, причем самому все спланировать и рассчитать, а также пронаблюдать за строительством. Так что сразу после возвращения в Истанбул Синан засел за чертежи моста и расчеты, а несколько месяцев спустя организовал работы на берегах Марицы. За этими делами он провел полтора года, вплоть до торжественного проезда султана по новому мосту.

– Если по нему прошла огромная армия, а особенно артиллерия и мои обозы с тяжелым грузом, то жить этот мост будет в веках! Знаешь ли ты, Бая Мехмед, что это за чувство – знать, что твое дело переживет тебя самого?! И будет жить вечно.

Баице было трудно подтвердить слова друга. Баица еще ничего существенного не сотворил. Тем, что он уже сделал, не стоило хвастаться. Он молчал, позволив говорить другу, потому что тот страстно хотел выговориться, да и сказать ему было что.

– После всех этих крепостных стен, рогаток, рвов, временных мостов и паромов, а особенно после разрушения и восстановления того же, что было перед этим разрушено, мне показалось, будто я узнал, как какой камень, дерево и металл будут вести себя в различных условиях, – рассказывал он. – Очень важно уметь различать материалы и условия. Не бывает одинаковых строек, будь то барак или обычный колодец. Да и ни одна постройка чего угодно из одного и того же материала не бывает одинаковой. Каждый раз все создается снова и впервые!

Баица слушал его и поражался, с каким воодушевлением он говорит о камнях и глине – как о живых существах! Его захватило стремление созидать. А когда Синан стал говорить о замыслах, для осуществления которых еще надо учиться, Баица понял, что с ним говорит влюбленный человек.

Повествуя ему о муках при строительстве моста, он высказал весьма интересное мнение о своем деле. По Синану, мост был выстроен не только из камня с помощью лесов и связующих растворов, но и из воды! Причем не из любой, но из той именно, которую следовало преодолеть.

– Вода была такой только там и нигде в другом месте. Мне пришлось строить мост сначала для нее, а уж потом для людей!