Цимес - Борис Берлин

А потом она откидывает голову еще дальше назад и, смеясь, радостно мне сообщает, что с такими добрыми глазами я никого не смогу испугать.

Даже если захочу…

Ночью я не смог заснуть. Даже глаз не сомкнул. А наутро пошел в спортзал и качался там, пока совсем не сдох — ни дыхания, ни сил, ничего во мне не осталось. Только стук сердца отдавался в висках, а сердце у меня слабое. Вернее, не слабое, а чувствительное. Ведь именно из-за него я тогда — ох, как же давно — к Сашеньке, к девочке моей прикипел. Так что уж теперь-то? Ничего не знаю, только одно знаю точно: будет она моей. Будет, и все. И хорошо бы, лучше бы — добром, потому что если нет — залюблю я ее до смерти, девочку мою маленькую. Как пить дать, не шучу…

Произошло это очень скоро. Конечно, не до смерти, но…

К летней сессии мы готовились вместе. То есть других вариантов не было. Просто не могло быть, понимаете?

Три недели, обложившись учебниками, конспектами и шпаргалками, мы зубрили, спали, ели — вместе. Везде — в ее комнате, за кухонным столом, на балконе, на диване.

Как раз на нем-то все и случилось — на диване. Потом — на кухонном столе, а ближе к ночи, когда уже почти стемнело, на балконе. И, если бы мне такое рассказали, я бы тоже не поверил, но одно только у меня в голове, в памяти, от нашей с ней близости и осталось: невероятная, просто чудовищная нежность. И еще — пальчики у нее на ногах, крохотные совсем, как у ребенка…

…Она свернулась калачиком у меня на груди, и, прежде чем уснула, я все-таки успел шепнуть ей в самое ушко:

— Тебя попробовать, а потом и умереть не жалко…

И еще я подумал: если что, теперь-то уж точно — убью…

Не трогать ее, Сашеньку мою, было невозможно. Она вся, просто вся, была для этого создана. И еще — для меня. После сессии я просто увез ее в свой город, как украл.

Привести ее домой к родителям я, сами понимаете, не мог. Пришлось поселить ее в доме троюродной сестры и взять с нее клятву, что молчать будет. Я понимал, что рано или поздно все обо всем узнают. Но это потом, а пока я мог приходить к ней, к Сашеньке, каждую ночь и любить ее, любить — везде, хоть под открытым небом, на берегу моря. Вот он — берег, близко, очень близко. Ближе только ее грудь в лунном свете. Знаете, каково это, всегда, все время, жить — с ее вкусом на губах…

Кто ей рассказал про Тину, ума не приложу. Это невеста моя, уже давно. Мы с ней еще совсем детьми были, когда наши родители решили породниться. Она очень хорошая девушка, Тина, — чернобровая, стройная, тихая. Наша свадьба должна была состояться через два года, когда я закончу институт. Говорили мы с ней мало, да и наедине почти никогда не оставались, всегда кто-нибудь из ее или моих родных был рядом. Так у нас принято, понимаете. Да и о чем нам с ней говорить? Еще целая жизнь впереди, успеем наговориться. А из-за Сашеньки я про нее просто забыл. Забыл, что невеста, что через два года она и я… Все забыл. Совсем. Мне даже в голову не приходило, что, женившись на Тине, я могу Сашеньку потерять. Что я вообще могу ее потерять. Не важно почему. А когда приехал, увидел ее и вспомнил…

Первая мысль: отложить свадьбу, ослушаться родителей. Вторая: за что мне это все, господи?

И я приходил к Сашеньке, утыкался в нее лицом, и все вокруг просто исчезало, даже время. Пока она не уехала — вдруг. Я пришел и нашел записку, прижатую к столу старой глиняной плошкой.

«Ладо, милый, прости. Вчера я узнала про Тину — так ее зовут, да? Здесь мне нет места, это ваш мир — твой и ее, поэтому я уезжаю. То, что между нами, не может продолжаться так, как будто ее нет. Это неправильно, и я не хочу. За меня не беспокойся, я прекрасно доберусь сама. И мы же все равно увидимся. До встречи. Не скучай. С.»

Назавтра я уехал вслед за ней. Ни родители, ни родственники совсем ничего поняли, а Тина сказала на прощанье:

— Это совсем не важно для меня — кого ты хочешь. Но не меня. Я знаю кого, Ладо… — и отошла, опустив глаза.

Два августовских дня прошли через меня сутолокой на перронах, запахом абрикосов в бумажных пакетах и тепловозными гудками. Я был занят одним-единственным делом — думал о ней, о Сашеньке. Я перебирал ее запахи, ее оттенки, ее всю. Я хотел ее — на всю жизнь.

Навсегда…

Мы встретились, как будто не расставались. Она даже не удивилась, что я, Ладо, бросился за ней следом, как мальчишка. А может, ей было все равно.

Она ничего не