Цимес - Борис Берлин

мужика позвать, согласилась бы? Она поглядела так… Прозрачно… И говорит: «Все, что ты хочешь. А ты хочешь все, я знаю».

И я позвал Митьку… Хотел ей — сюрприз. А вышло… вон как вышло… Потом, после всего, я ее домой отвозил. Она все время молчала, только, когда уже почти приехали, спросила:

— Ну как, любимый, тебе понравилось?

— А тебе?

— А я будто умерла на время, не было меня там. Но если ты так сильно этого хочешь, зови его снова, я потерплю.

Он вздыхает глубоко — не по-человечески уже — и добавляет:

— Об одном… жалею… Так и не понял я… Неужели и правда… есть такое чувство, чтобы даже умереть… хоть и на время… Или я что-то пропустил в жизни?

Я сижу на привинченной к полу табуретке и сжимаю руками свое сердце. И качаюсь ему в такт — вперед-назад, вперед-назад. Иначе оно выпрыгнет. А уж если мое сердце выпрыгнет — значит, все. Вот как у меня с Сашенькой. Обратно дороги нет. Да и бог с ней, с дорогой. И бог с ним, с сердцем.

А вот кто теперь о Сашеньке позаботится?

Может, я зря его убил?

Или нет?

Часть вторая. ЗА ПАЗУХОЙ

Я его не убил. Все-таки — не убил. Правда, соблазн был, очень большой был соблазн. Ведь я с Кавказа. Именно поэтому мечты мои так… подробны, что ли. Потому что знаю точно: все бы так именно и было. Но не убил… Встретил вечером, после занятий, и сломал ему нос. И еще кое-что. Я это хорошо сделал, так, чтобы совесть свою успокоить. А он меня даже не узнал, не успел, да.

После этого он в институте недели три не появлялся, потом пришел — как новенький. Но с Сашенькой больше — ни-ни. Ничего. Да и она с ним — тоже. Так она мне обещала. А иначе, сказал я ей, на самом деле зарежу. Без шуток.

И еще дело в том, что и наши отношения с ней, с Сашенькой, изменились. С той самой минуты, как я понял, что девочка моя, что Сашенька моя — прикосновенна. Понимаете, что я хочу сказать? Я вдруг осознал, что и мне тоже — можно. Можно — ее. Можно ее — по-всякому. Была она девочка, бабочка была с цветными крылышками, и я ею любовался, вот как. А теперь… Нет, я не перестал ею любоваться, нет. Просто она из бабочки превратилась в куколку. И я понял, что могу взять эту самую куколку и сжать в кулаке. А если вдруг она дышать перестанет — пусть. Главное, чтобы никому другому не досталась…

Женщина без хитрости погибнет. Никуда ей без хитрости, это ее природная сила.

А Сашенька… Она другая совсем. Не как все. Я смотрю на нее, такая она слабая и покорная, как такой выжить? Ее же всякий обидит, всякий с ней что захочет, то и сделает. У мужчин жесткие руки, иногда даже жестокие. И поэтому без меня ей — не выжить. Не выжить, и все. Я знаю…

— Ладо, ты что такой грустный?

— Я не грустный, я задумчивый.

— И о чем же ты думаешь?

— О тебе.

— А что обо мне думать-то? Вот еще, нашел занятие. Я самая обыкновенная, к тому же всегда рядом.

— Э-э-э… Обыкновенная — это да. А вот рядом, нет, не всегда.

— Да что ты? За то время, что мы вместе проводим, так уже могли надоесть друг другу.

— Но ведь не надоели?

— И что из этого? Хорошо же, правда?

— Хорошо, да не совсем.

— Это как? Я не понимаю.

— А так, Сашенька, что мало мне тебя. Хочу, чтобы ты у меня всегда под рукой была.

— Так ведь вот она я, под рукой. Можно даже потрогать, — она улыбается и еще ничего не подозревает. Она не знает, что во мне проснулся зверь. А зверя надо кормить…

— Я потрогаю, да…

Я кладу руку ей на голову, ерошу солнечные пряди, пропускаю их между пальцев… Потом хватаюсь за них чуть крепче и тяну. И ее лицо запрокидывается, в глазах удивление и — бог ты мой — никакого страха, испуга, даже тени сомнения — ничего.