Наследница Магдалины - Элизабет Чедвик

Рауль поглаживал золотистую атласную попону Фовеля, вглядываясь в обступившую его ночь. На душе скребли кошки. У него не было ни малейшего желания сражаться со своими земляками южанами во имя столь сомнительной цели, оправдывавшей давнее желание Симона де Монфора присвоить себе Лангедок.

Ища утешения, Рауль уткнулся в шелковистую гриву коня. Еще две недели тому назад его утешали плечи и груди Клер, лежавшей с ним в одной постели. Он ощущал, как время от времени ребенок бьет ножками в ее чреве. Где он, прекрасный родной замок Монвалан? Теперь его разлучили со всем этим и, быть может, навсегда. Закрыв глаза, он представил себе стоящую у ворот Клер. По ее щекам текли слезы. Она обнимала свою мать, и в горе их было нечто большее, чем страх за отправляющихся на войну мужчин. Просто война эта была безумна и несправедлива.

— Все равно, что решить отрубить себе руку, — промолвила Клер.

«Все равно, что вырвать собственное сердце», — подумал Рауль, обернувшись к подходившим к шатру де Монфора Арно Амальрику, аббату Сито и папскому секретарю монаху Мило. Видит Бог, у некоторых людей просто не было сердца.

— Ну, как твой конь? — спросил Беренже, когда Рауль вернулся к костру.

— Да все нормально. Утром без хлопот он доставит меня в Безье.

Сев на походный стул, Рауль отстегнул пояс с мечом. Последнюю неделю он носил его не снимая, пытаясь привыкнуть к его весу.

Чуть поодаль солдаты с Севера играли в кости, ставя на кон бивуачную шлюху. Фляга с вином переходила из рук в руки, а их речь, столь отличавшаяся от южной, неприятно резала слух.

Рауль и Беренже посмотрели друг на друга. Говорить им сейчас не хотелось.

— Пока тебя не было, подходил Раймон, — нарушил тягостное молчание Беренже. — Он говорит, что Тулузские войска будут держать в резерве, а в первых рядах пойдут люди де Монфора.

— Это приказ главнокомандующего?

— Да.

— Нам не доверяют. — Рауль посмотрел на свой пояс. Золотая ткань на нем по-прежнему блистала новизной и незапятнанностью. — Может, де Монфор и прав, — с мрачным видом изрек он. — Не думаю, что я способен убивать своих же. О, если б нас только оставили на охране лагеря, мне бы сразу стало намного легче.

— Говоря по совести, — почесал затылок Беренже, — нам здесь не место. Я не испытываю гордости за то, что мы участвуем в этом походе лишь потому, что боимся, что нас публично выпорют французы.

— Да, наши зады оказались куда дороже чести, — с горечью заметил Рауль. — Не уверен, что мы не потеряем то и другое. Северяне не остановятся на разорении Безье и уничтожении горстки катаров. Они мечтают поглотить весь Юг. О господи, как же это невыносимо! — Рауль с трудом сдержал выступившие на глазах слезы.

Беренже не спеша поднялся с травы и принес стоявший на походном столе кувшин с вином.

— Я не знаю, — промолвил он устало безразличным тоном, наполнив кубки и протягивая один из них Раулю. — Не знаю, сын, и потому сегодня ночью решил напиться в стельку, в противном случае просто не усну.

Рауль принял вино от отца, тупо уставившись в его кроваво-красные туманные глубины.

— Грубый крестьянский напиток, режущий глотку, словно битое стекло. Итак, сколько же еще кубков между настоящим и полным забвением? — спросил он.

В убогой пастушьей лачуге, прилепившейся к пологому склону горы Корбье, Брижит положила руку на взмокший от пота лоб ребенка. Ивовый отвар сделал свое дело, и теперь она явственно ощутила, насколько похолодела влажная кожа больного. Брижит чувствовала напряженное дыхание стоявшего чуть поодаль пастуха, внимательно следившего за каждым ее движением, взволнованный взгляд его жены, нервно покусывавшей губы.

— Мадонна, с ним все будет в порядке? Он выздоровеет? — вопрошала мать.

Брижит еще некоторое время подержала ладонь на лбу ребенка, затем, быстро встав с колен, повернулась лицом к женщине.

— Кризис прошел, — промолвила она с усталой улыбкой. — Он будет жить, но все еще нуждается в хорошем уходе. Я оставлю вам все необходимые травы и объясню, как ими пользоваться.

Женщина встала на колени перед Брижит и попыталась поцеловать край ее плаща. На глазах ее выступили слезы благодарности, и она то и дело называла спасительницу Мадонной. Пастух присел в изголовье ребенка.

— Мы никогда не сможем с вами расплатиться, — сказал он.

— А вы мне ничего и не должны, — ответила Брижит. — Исцеляющий дар достался мне по наследству, а потому я тоже делаю вам подарок, — этим словам когда-то научила ее мать, и они тоже являлись частью древней традиции. Но каждый раз, когда она их произносила, они звучали свежо и весомо.

— Но, Мадонна, все-таки надо хоть что-то…

— Ничего, ничего, ну разве что краюху хлеба да кружку вина, — улыбнувшись, ответила девушка. — Мне ведь скоро снова в дорогу.

Подняв с колен жену пастуха, Брижит вышла сквозь низенькую дверь хижины в раннее утро.

В небесах все еще светила луна — сверкающий серебряный серп на фоне испускающего сияние густого аквамарина. Кожаные сандалии Брижит промокли от росы. Ночные бабочки, словно хлопья бледного пепла, мерцали в пропахшем летними травами воздухе.

Брижит облегченно вздохнула. Мальчик и впрямь был очень болен, и большая часть целебной энергии покинула ее тело, чтобы уничтожить инфекцию, грозившую убить невинное дитя. Теперь ей были необходимы покой и одиночество. Скоро сюда вернется Кретьен, чтобы доставить ее в катарский дом у склона горы, где они провели большую часть этой недели. Известие о странствующих целителях моментально разнеслось по округе. Пастух был двоюродным братом горничной с катарского подворья. Теперь он поведает о чудесном исцелении своего сына больному родственнику в долине, и все начнется снова.

Брижит не спеша шла по мокрой траве, наблюдая за тем, как тает в предрассветном небе луна. Вновь и вновь придется делиться своим даром. Люди постоянно говорили о плате и долге, но каждый раз платить приходилось ей, так, как платила когда-то ее мать.

— Никогда не отказывай страждущим, — по-прежнему звучал в ушах ее чистый голос Магды. — Ты можешь осквернить свое тело, разбить свое сердце, только никогда не нарушай священной клятвы, — слова звучали так явственно, что Брижит казалось, повернись она сейчас, ее мать обязательно будет стоять у нее за спиной.

На востоке загорелась тонкая золотая полоска. В небе висел прозрачный призрак луны. Брижит лицезрела лишь рождение зари, но ей казалось, будто бы она уже слышит далекий грохот марширующих сапог, стук лошадиных копыт, лязг оружия. Горизонт загорелся огнем и распылился кровавыми пятнами. Резко повернувшись, девушка вернулась в хижину.