Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин

Пришла буфетчица Альбина Петровна, поправила темные очки на мясистом носу и крикнула басом:

— Отвяжись от Тоньки, кобель несчастный! — И пожаловалась мне: — Вот беда, женщине и позагорать спокойно не дадут.

— Ложись, не съедим, — сказал начпрод, отпуская Тоню.

Пришел Антон, разделся и сел в шезлонг.

— Эх, красотища, — сказал он, оглядев пространство вокруг, — люди за такие прогулки тысячи платят!

Нам осталось двадцать восемь дней работы и один груз до плана. Но с каждым днем как бы увеличивается продолжительность суток, Антон вычеркивает число на календаре утром, тем самым выгадывая день. И, как назло, рыба перестала идти в трал. Что-то не клеится у нас с пелагическим тралом, ловить им можно отлично, за ним будущее, но у нас пока не получается. Если бы мы настроились, можно было бы хорошо ловить и ночью, именно ночью косяки отрываются от грунта, и донным тралом ничего не сделаешь. Другие суда берут за ночь тонн по тридцать. Капитан ругается:

— Сумасшедшая рыба!

Загадку трала решил Иван Иванович. Так звали низенького матроса из добычи.

Обычно матросы редко задерживаются на судах больше трех-четырех рейсов, люди, полюбившие море, идут в штурманские училища, а те, кто вышел заработать, достигнув своей цели, списываются на берег. Но есть люди, рожденные для моря, не мыслящие жизни на берегу, именно таким был наш Иван Иванович, иначе его никто не называл. Это была дань уважения человеку, который знал промысел не хуже любого капитана. Он приходил на смену первым и уходил последним, все время в движении, со свайкой, с тросами. Если нужно было сделать какую-нибудь сложную работу, связанную с риском, он никогда не ждал приказа, а понимал — это для него.

Ночами он колдовал над делью пелагического трала, вместе с тралмастером они встроили в трал новую пластину — и вот удача. За ночь мы теперь берем больше, чем за дневные траления.

Настроение у всех почти праздничное. Оборудование наше притерлось, приработалось так, что мы с Антоном могли спать спокойно, а он даже начал полнеть, и лицо становилось у него гладким, как будто лощеным, ходил он теперь неторопливо, смотрел вверх.

Но как-то Антон разбудил меня ночью — было часа два:

— Что-то с Силычем неладно, завал в мукомолке.

Я накинул робу, и мы спустились вниз, здесь было жарко даже ночью, бурлил пар в конденсационных горшках, медленно вращались роторы, теплая коричневая мука ссыпалась прямо на палубу. Видимо, мукомол давно не оттаскивал и не заменял мешки.

— Вот бардак, узнают — будет ему, черт бы его побрал, — сказал Антон.

Мукомол лежал в самом углу трюма на пустых мешках. Даже в тусклом освещении было видно, что в лице у него ни кровинки.

— Что с вами, Силыч? — спросил я.

— Плохо дело, ребята, — ответил он, с трудом выталкивая слова изнутри, — воздуха, воздуха… — Он помолчал, собрался с силами, хотел приподняться, но только застонал и снова опустился на мешки.

С трудом мы вытащили его вверх по узкому трапу на промысловую палубу. Весил он, наверное, больше ста килограммов.

— Ничего, потерпи, — сказал ему Антон, — сейчас поднимем Марину.

Марина встретила нас полусонная и сразу засуетилась, не зная, за что хвататься. Втроем мы уложили Силыча на диван и стащили с него куртку.

— Тянут, тянут всегда до последнего, — сказала Марина.

— Что с ним? — спросил я.

— Вроде сердце.

— Ладно, оклемается, — сказал Антон, — пойдем в мукомолку, растащим мешки, а то все засыплет, рыбы еще полно, до утра работать будут.

Мы спустились вниз и в полумраке долго оттаскивали мешки в трюмы.

К утру Силычу стало хуже. Марина была в панике, все, что она делала, не помогало. Капитан вышел на связь с другими судами, и врачи промысла пытались сообща поставить диагноз. Но, судя по всему, надо было срочно доставлять больного в порт.

— Еще день — и будет поздно, — сказала Марина, — господи, я уже все перепробовала, что делать? Что делать?..

— Вы говорили капитану, что нужно в порт? — спросил я.

— Да, но он сказал, что я должна попытаться справиться, а что делать? Если бы я знала, что с ним? Нужен рентген, анализы.

Я пошел к капитану, в каюте его не было. Он стоял в рубке. Только что выбрали трал, самый большой за промысел. По радио запрашивали наши координаты. Даже прославленный «Крым» шел за нами в кильватер.

— Мне надо поговорить, — сказал я капитану.

— Идем в каюту, отметим успех, черт возьми, еще два таких траления — и мы с планом!

Он легко сбежал по трапу, я едва поспевал за ним. В каюте он сразу полез в холодильник, улыбка не сходила с его лица.

— Викентий Борисович, с Силычем плохо, надо срочно идти в порт. Я, собственно, и пришел просить вас об этом.

— Да, дела, — сказал он и защелкнул дверцу холодильника.

Я понимал, что сейчас план для него — все, план был для него такой же целью, как Белый кит для капитана Ахава у Мелвилла.

Я поднялся, прошел к иллюминатору и встал рядом с капитаном.

— Вы не имеете права медлить, — резко сказал я. — Не имеете никакого права! Надо немедленно радировать в управление, не беспокойтесь, никому не придет в голову осуждать вас.

«Гермес» пришвартовался к нашему борту, и мы, соорудив нечто вроде кресла, перенесли Силыча в сетку, и загудели лебедки, поднимая его на борт буксира. Удалось ли его спасти, тогда мы не знали, и чувство вины не покидало меня вплоть до того дня, когда на связь вышел «Гермес»… и мы узнали, что Силычу сделали операцию почки, и что если бы мы опоздали на несколько часов, то было бы поздно.

На обратном пути мы пристроились в кильватер к японцам и отдали трал. Вылов был небольшой, но в трале было полно луфаря.

Сегодня ночью мы взяли последний трал в счет плана. Я проснулся от криков на палубе, в свете прожекторов лихо отплясывал лезгинку белозубый тралмастер. Он прыгал между натянутыми ваерами, как футболист, забивший победный гол. Оставалось еще два дня тралений, чтобы наполнить до конца трюмы.

— Поехали после рейса со мной в Одессу, а оттуда в Сочи, — предложил Вася Кротов.

— Я не смогу.

— Что, жена?

— Да, у нее будет только десять дней до начала занятий.

— Тогда вместе.

— Ты насовсем в Одессу? — спросил я.

Он немного помолчал, поправил растрепавшиеся от ветра волосы. Мы сидели на баке возле спасательных плотиков.

— Я много думал об этом. Особенно сейчас. Раньше вроде все было ясно. Аспирантура. Я ведь перед рейсом сдал английский. А теперь все зависит от