Инвестор. Железо войны (СИ) - Соболев Николай Д. Н. Замполит

Не все шло гладко — во-первых, очень уж большой разброс в подготовке учеников, от совсем неграмотных, до имевших какой-никакой «аттестат», а во-вторых, очень мешала нехватка педагогов, готовых и умеющих работать с таким контингентом. А ведь через полгода придется открывать и техническое училище… Так что я старался навещать школу ежедневно, и сам на уроках испанского сидел, и за процессом приглядывал.

Иногда даже сквозь щелочку приоткрытой двери.

В оборудованном под класс помещении у доски стоял Хавьер, высокий парень лет двадцати, и напряженно смотрел на квадрат с диагоналями, нарисованный мелом на черной поверхности.

Учитель дон Херонимо, вылитый Дон Кихот, если бы не маленькие настороженные глаза, молча отошел к окну, в котором по огонькам угадывались улицы города и участки стройки. Оттуда было удобнее наблюдать за мучениями Хавьера, сжавшего губы в тонкую полоску. Где-то на улице ветер раскачивал дерево и оно мерно стучало веткой о стену «тук-тук-тук», будто отсчитывало секунды до того момента, когда лопнет терпение дона Херонимо.

— Ну же, Хавьер! — резко оборвал тишину учитель, для акцента стукнув костяшками пальцев о подоконник. — Или ты решил, что задача решит себя сама?

Парень еще немного побуравил доску тяжелым взглядом, неуверенно поднял руку, ткнул в вершину квадрата, но кусочек мела вырвался из пальцев, упал на пол, подпрыгнул и покатился между столами, оставляя белые следы.

— ¡Imbecil! — тихо, но отчетливо, чтобы его услышали все в классе, прошипел дон Херонимо.

Он подошел к Хавьеру вплотную, ткнул ему в грудь пальцем и еще раз прошипел, обдавая ученика табачным дыханием: — Ты позор для школы!

Смуглый Хавьер покраснел так, что это заметили не только сидевшие в слабо освещенном классе, но и я, стоявший за дверью.

Он сжал кулаки, тяжелые кулаки шахтерского сына:

— Вы не имеете права…

Развернувшись, Хавьер неловко налетел на угол стола, выругался под нос и зашагал к двери, резко распахнув ее — я еле успел отскочить.

Дон Херонимо дернул кончиками длинных усов и, как ни в чем не бывало, открыл классный журнал:

— Тогда к доске пойдет…

Но в классе уже родилось движение — первыми встали двое рабочих с задней парты, потом две девушки, потом коротко стриженый крепыш махнул остальным:

— Пошли!

Загрохотали стулья, упала на пол книга, часть выходила прямо и гордо, часть с оглядкой.

— Немедленно вернитесь! — воскликнул дон Херонимо, но голос его дрогнул и дал петуха.

Через минуту мимо меня вытек весь класс, сидеть остался только один ученик, с ироничной улыбкой он лениво смотрел на процесс. Учитель, не обращая на него внимания, выбежал в коридор, но там уже не было никого, кроме меня и Ларри.

— Сеньор Грандер! — кинулся ко мне дон Херонимо. — Это безобразие! Я требую исключения зачинщиков!

— Разберусь, — повернулся я на каблуках и зашагал за ушедшими, оставив учителя в одиночестве.

Меня встретили молчанием — густым, как бетонная смесь, которую они укладывали утром. С грехом пополам, используя пару сотен знакомых мне слов в духе «моя твоя не понимай», я постарался донести, что срывать занятия нельзя.

— Мы не желаем учиться у дона Херонимо, — насупившись, проговорил крепыш.

— Другой учитель нет, новый искать. Скажи где.

— Габриэла, — несмело предложила девушка из-за спин.

— Она откажется, — с сожалением вздохнул крепыш.

— Ну спросить-то можно? — надавил Хавьер и повернулся ко мне: — Габриэла Уберно, она закончила учительскую семинарию и сейчас…

— Не быстро. Габриэла кто? Адрес?

Крепыш тут же нацарапал на клочке бумаги несколько строк и вручил мне:

— Мы надеемся.

— Хорошо.

Когда я повернулся и пошел, за спиной закипело обсуждение, в котором звучало имя «Карлос». Моего знания испанского едва хватило, чтобы понять что это оставшийся в классе ученик.

— Надо его проучить, — предложил крепыш.

— Подловить вечером и вломить как следует!

— Надо узнать, почему он остался! — охладил горячие головы женский голос.

С директором было проще — французский знали мы оба и пришли к решению направить письма в учебные заведения, выпускники которых могли бы поработать у нас. И в университет, предложив подработать студентам старших курсов. Описать ситуацию, что учениками будут не детишки, а взрослые люди с непростыми характерами. Правда, у нас и учителя получали сильно больше среднего, а если добавить и квартиры для сотрудников…

На крыльце школы пахло, как и везде на территории будущего завода и поселка — пиленым деревом, соляркой движков, цементной пылью. В беседке курили несколько человек, голос Хавьера горячо доказывал:

— Я должен учиться! Я не хочу быть, как отец, как дядя! Шахта… шахта выела их до донышка!

— Завод тоже не рай. Слышал, вчера парень со стропил упал?

В тишине ярче засветились огоньки сигарет.

— Завод дает надежду, — наконец ответил Хавьер. — Можно стать механиком. Или металлистом.

— А что Карлос?

— Карлос инивидуалист, — ответил незнакомый голос и вдруг передразнил: — «Не желаю со всеми, как стадо баранов», тьфу.

Вдали заурчал грузовик, и скрипнули ворота склада — грузы из Хихона доставляли днем и ночью, пока на машинах, но землекопы уже заканчивали насыпь под заводскую ветку железной дороги.

Инженеров мы набрали для старта достаточно, даже с избытком, а вот управленцев заметно не хватало и во многие дела приходилось впрягаться самому. Тем острее я чувствовал растрату времени на разного рода ассамблеях местного бомонда, где вокруг меня вились астурийские промышленники, землевладельцы и церковники.

Мне выедали мозг опасениями, что «американский гигант» подавит мелкие предприятия в Овьедо, что вместо жилья для рабочих надо в первую очередь построить церковь (их вокруг заводской площадки и так восемь или девять), что есть просто великолепный участок земли за смешные деньги, что вот этот замечательный сеньор готов почти бесплатно поставлять мне чрезвычайно нужную (с его точки зрения) хрень, что благотворительный бал, который организует жена губернатора донья Эстефания, затмит все предшествующие…

Больше всего мне хотелось игнорировать эти сборища, но — нельзя, иначе можно очень быстро стать изгоем. Кроме того, в толпе бесполезных личностей все-таки попадались нужные люди, особенно, если на них выводил Хосе Абехоро. Например, очень толковый железнодорожник дон Фелипе помог нам справиться с проблемой перевозки тяжелых прессов, а еще один контакт Абехоро стал фактически нашим постоянным консультантом по местным строительным нормам.

Я разрывался между светскими мероприятиями, инженерами, приемом грузов (из Хихона доставили первые станки и оснастку конвейера), перепиской с Парижем и Нью-Йорком, приемом новых сотрудников — и это при том, что уже пора начинать работу в Каталонии!

Так что в школу для проверки «новой политики» я выбрался нескоро. Пока мы с Ларри откашливались от заполонившей все вокруг строительной пыли, один из моих помощников продолжал зачитывать последние сводки — работать приходилось и на ходу.

В коридоре появились портреты Сервантеса и Колумба, и референт тихо заметил:

— Хорошая инициатива, я бы предложил поощрить.

— Вы правы, запишите, пусть добавят портреты знаменитых испанцев, карту великих открытий, что-нибудь из освободительной борьбы против Наполеона. Школа должна воодушевлять, не рутиной единой жив учебный процесс.

Помощник записал мое педагогическое озарение, мы завернули в коридор, ведущий к кабинету директора, и я замер: голос.

Женский голос.

Он доносился из класса, и я в первое мгновение подумал, что это Таллула.

Но голос вел урок на испанском.

Ларри приоткрыл дверь — он как-то умел делать это так, чтобы петли не скрипели — и дал мне заглянуть внутрь.

Она стояла у доски, спиной ко мне, с тугим узлом черных волос, открывавшим длинную шею. Мел в ее руке выводил цифры с такой уверенностью, будто это не математика, а поэзия: