Отблеск безумной звезды - Тронина Татьяна Михайловна

— А подруги? — невольно спросила Оля. — У тебя есть друзья?

— Все сволочи, — махнула Фаня рукой. — Сначала познакомишься с человеком, душу ему откроешь, а он в нее наплюет. Вот была у меня одна знакомая, поначалу такая милая да хорошая…

«Она действительно чем-то похожа на Римму, — думала Оля, слушая Фанин рассказ. — Но у Римки все как-то по-детски, она отходчива и незлобива. А тут… Ужасно, когда человек никого не любит, кроме собаки и машины. Даже о сыне не вспомнила…»

— Кстати, — спохватилась Оля. — Я вот что хотела тебе сказать… Позови-ка Олежка.

— Оле-ег!

Через секунду Олежек был уже тут как тут, сияя от счастья. Ну как же — на него обратили внимание!..

— Сними майку, — попросила Оля. — Смотри, Фаня… — она повернула мальчика, чтобы было видно Стефании. — Чуть-чуть наклонись, Олег, — она провела кончиками пальцев вдоль его позвоночника. — Видишь? Это называется — сколиоз. Теперь выпрямься, Олежек. Стой пряменько… Фаня, одно плечо у него выше другого — видишь?

— Да вижу… — вздохнула та. — Ну, и к чему ты это?

— В санатории есть хороший детский массажист. Я могу договориться с ним. Ну, и водить Олежка на лечебную физкультуру… Нарушение осанки надо лечить, иначе в будущем могут быть всякие нехорошие последствия. И, кстати, все это прекрасно можно исправить…

— А кто его водить-то туда будет? — возмутилась Фаня. — Думаешь, у меня времени много?

— Я его буду водить, — тут же предложила Оля. — Все равно мне по пути.

— Я подумаю… — буркнула Фаня. Лицо у нее стало недовольным, совсем не таким она представляла продолжение этой беседы. — Ладно, надо Кекса выпустить, а то он совсем там с ума сойдет…

…На аллее стоял Викентий и сосредоточенно нажимал на кнопки сотового телефона. Увидев Олю, он вспыхнул от радости и тут же спрятал телефон в карман.

— Оля! А я уж тебе собирался звонить…

— А я у Фани была. — Оля поцеловала его в прохладную, гладко выбритую щеку. — Я ей говорю, надо Олежку осанку исправлять, а она…

— Делать тебе нечего! — попенял Викентий. — Пускай она сама со своим ребенком разбирается… Не лезь не в свое дело.

— Я знаю, — тут же согласилась Оля. — Но мне так Олежка жалко… Фаня даже как будто рассердилась на меня, когда я предложила водить его на массаж.

— Фаня — клиническая идиотка, — брезгливо произнес Викентий.

Оля посмотрела на него и засмеялась.

— А Фаня говорила, что лет десять назад у вас с ней было что-то вроде романа…

— Ты ревнуешь? — с изумлением спросил он.

— Нет, что ты! Это же было до меня, десять лет назад… — искренне веселилась Оля. — Хотя…

— Никогда не ревнуй меня к этой Фане, — строго произнес Викентий. — К кому угодно, только не к ней. Дело в том, что лет десять назад она действительно меня домогалась, если можно так выразиться… Бр-р! Наглая, нахальная, упрямая… Не женщина, а танк! Она и мужа своего уморила, кстати.

Оля неожиданно вспомнила историю, когда-то рассказанную ей Эммой Петровной. О том, как младший сын Степана Андреевича, Павел, соблазнил юную Стефанию и та даже пыталась повеситься… «Не очень-то похоже на Фаню, — мелькнуло у Оли в голове. — Хотя, может быть, лет двадцать назад она была совершенно другим человеком. И это Павел сделал ее такой…»

Оля хотела спросить жениха о Павле, но передумала. В этом доме о нем старались не говорить лишний раз.

…Вечером Викентий зашел к ней в комнату.

— Не спишь?

— Нет… — она отложила в сторону детектив, который читала до того. Под потолком вокруг лампы вился рой мотыльков.

Викентий обнял ее.

— Я так боюсь потерять тебя… — пожаловался он, уткнувшись ей в волосы. — Каждый раз, когда ты куда-то исчезаешь, я думаю о том, что ты снова решила меня бросить. Вот и сегодня я вернулся, а тебя нет… — снова напомнил он.

— Я никогда тебя не брошу. Я тебя люблю!

Они принялись целоваться. Мотыльки бились о лампу. Викентий торопливо выключил свет и снова вернулся к Оле.

— Ты пахнешь цветами… У тебя такая нежная кожа!

— Самый лучший, самый хороший… — она исступленно обнимала его, словно цеплялась за спасательный крут.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Старая пружинистая кровать предательски заскрипела.

— Тс-с, тише… — выдохнул Викентий. Его ладони были горячи, каждое прикосновение обжигало Олю.

Если дом Степана Андреевича и внутри, и снаружи поражал барской роскошью, то все пристройки и флигельки — словом, то, где жили его родственники и останавливались на время гости, были обставлены очень скромно, по минимуму. Олина комната не отличалась от прочих — старая кровать, шкаф времен соцреализма, умывальник с холодной водой… Из роскошеств было только одно — на стене висела репродукция картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» в широкой золоченой раме.

В данный момент рама поблескивала отраженным светом луны, плывшей за окном.

— Ты только моя… только моя! — едва слышно шептал Викентий. — Никому не отдам…

Оля все сильнее прижимала его к себе. Старая кровать издала что-то вроде визга… Викентий замер.

Наверху загромыхал стул, и Эмма Петровна позвала:

— Кеша… Кеша, ты где?

— Не уходи! — умоляюще прошептала Оля, держа его за руки. — Куда ты? Не уходи…

— Я сейчас, — он вскочил, быстро стал одеваться.

— Кеша, она же просто так тебя зовет! — сердито прошептала Оля.

— Нет, я так не могу… — раздраженно ответил он.

Оля, закутавшись в простыню, тоже вскочила с кровати.

— Послушай, это невозможно… Так нельзя!

— Что нельзя?

— Ты… ты в любой момент готов сорваться с места. Ты не можешь расслабиться и полностью отдаться своим чувствам… Ты говоришь, что любишь меня, а сам ведешь себя так, как будто совершаешь нечто непристойное…

— А разве нет? — усмехнулся он в темноте. — Здесь такие тонкие стены и такие скрипучие кровати, что полностью расслабиться нельзя!

Оля прижалась к нему.

— Знаешь, чего я боюсь?.. — прошептала она.

— Чего?

— Что ничего не изменится. Даже после того, как мы станем мужем и женой — уже официально…

— Оля, мы же не с мамой будем жить! — возразил он. — А у тебя… Потом купим квартиру побольше, это сейчас не проблема.

— Даже если не с мамой… Все равно Эмма Петровна даже на расстоянии будет контролировать тебя.

— Оля, это моя мама… Конечно, у вас сейчас не все ладится, но потом вы привыкнете друг к другу. Все будет хорошо…

— Ладно, иди… — Оля оттолкнула его.

Викентий ушел, и она осталась одна.

Легла на скомканную постель и закрыла глаза.

На небольшой полянке в саду, в окружении яблонь, стоял Ярослав Глебович Силантьев, в старых широких джинсах и перепачканной краской безрукавке, с разметавшимися по плечам длинными седыми волосами, и, закусив губу, ожесточенно водил кистью по холсту.

Ярослав Глебович был художником, горьким пьяницей и мизантропом.

Вообще непонятно, по какой причине он жил у Степана Андреевича, но, вероятно, причины все же были.

— Добрый день, — поздоровалась Оля, проходя мимо Силантьева.

— Добрый… — отрывисто буркнул тот в ответ.

Оля уже приблизилась к тому месту, где аллея сворачивала в сторону, как Силантьев позвал ее:

— Ольга!

— Да?.. — обернулась та.

— Можно вас на минутку…

Оля подошла к Ярославу Глебовичу. На холсте расползались бело-желто-зеленые пятна, которые ничуть не походили на яблоневый сад, который в данный момент художник писал с натуры. Скорее будущая картина напоминала разлившуюся по столу окрошку — с островками рубленого яйца и зеленого лука.

— Вот что, Ольга… Как у вас со временем? — отрывисто спросил он.

— Нормально… А почему вы спрашиваете? — пожала она плечами.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Вблизи от Силантьева странно пахло — смесью скипидара и валерьяновых капель. В длинных волосах у него запуталось несколько жухлых листьев.

— С трех до четырех — вас устраивает это время? — недовольно буркнул он. — Я бы хотел вас писать… Природа, понимаете, опостылела, ни одного подходящего лица вокруг… Тут эта Мура ко мне привязалась, чтобы я написал с нее портрет, но я ее погнал. Уж лучше вы, чем это чучело!