Грушенька и сын шейха - Зинаида Хаустова

Почему-то этот факт о Князеве пугает больше всего. Что я знаю о мусульманах? Какие-то поверхностные сведения, кадры из телевизора про страшных женщин в черном. Ну и то, что у них бывают гаремы, о чем сегодня напомнил Глеб.

Теперь понятно, почему он такой любвеобильный. Сойти с ума, у его отца было три жены! Нет, Князев, конечно, вырос в другой культурной среде, гаремы у нас — это дикость. Но гены не водица, это все в нем сидит.

Вспоминаю рассказы Ани об очередях из операторов колл-центра в кабинет Глеба, и эти истории играют новыми красками.

Моя добрая бабушка всегда говорила о бабниках, что это молодая кровь гуляет. Что потом они перебесятся и будут прекрасными мужьями. Очевидно, что в случае Глеба это замечание не работает. Мусульманин даже если перебесится, может быть прекрасным мужем сразу нескольким женщинам.

Ну, в России будут какие-то косметические отличия. Будет не прекрасным мужем, а прекрасным любовником еще парочке женщин на стороне. В любом случае, в его голове должны сидеть очень странные картинки об идеальной семейной жизни.

Пугающая перспектива, но почему-то даже она не способна убить мои чувства. Прислушиваюсь к себе и понимаю, что я все также люблю Глеба. И сейчас это осознание не вызывает теплый трепет, а приводит в состояние отчаяния. Я не должна его любить.

В квартире обнаруживаю Вику. Совсем из головы выветрилось, что у нее закончилась смена. Хоть мне и нравится жить одной, сейчас я безумно рада видеть подругу. Мне срочно нужно выбросить из головы терзающие меня мысли. Бросаюсь ей на шею и обнимаю, Виктория довольно хихикает мне на ухо.

— Вичка, как здорово, что ты вернулась! Прости, я сегодня поздно. У меня новая работа.

— Знаю. Аня мне писала про ваши серые схемы. Рада за тебя, Грушенька. Тебе нравится? Я купила вино, чтобы отметить. Будешь?

— Если только чуть-чуть. Завтра на работу.

Вкратце рассказываю Вике про новый функционал. Она также пунктирно описывает смену в Геленджике и свой курортный роман.

Я немного пьяна. Сижу и размышляю об отношениях. Почему для меня отношения — это только брак. Почему я не могу быть такой же легкомысленной, как Аня и Вика. Они не мечтают о большой и чистой любви на всю жизнь. Ловят момент здесь и сейчас. Почему я не могу так?

Завести легкомысленный роман с Князевым и просто получать удовольствие, не думая о будущем. На это я точно могла бы рассчитывать. Мне кажется, что он тоже меня хочет.

Если подумать, это единственный слаботравмирующий вариант для меня. Если представить фантастический сценарий, в котором Глеб предложил бы мне отношения, это была бы бомба замедленного действия. Потому что в моих грезах один раз и на всю жизнь, а в его мечтах может быть гарем и много жен. Столкновение разных картин жизни может привести к настоящей трагедии. Прежде всего для меня.

А легкомысленный роман — это реальный выход. Мое чувство будет реализовано в физической близости. А когда Глеб мной воспользуется и бросит, моя гордость пострадает, и я смогу его разлюбить. Моментально разрублю этот гордиев узел, пожертвовав всего лишь своей припозднившейся девственностью. Тот случай, когда краткосрочная связь будет благом, а серьезные отношения это худшее из зол.

— Блуд — это большой грех? — риторически вопрошаю я у Вики.

Глава 21. Компиляция

Аграфена

— Блуд — это большой грех? — риторически вопрошаю я у Вики.

— Пфф. Ты же знаешь, я не воспринимаю весь этот религиозный бред, — отмахивается девушка, — к христианству же отдельные счеты. Не та религия, чтобы париться о его догмах.

— Я не могу не воспринимать религию, — говорю скорее сама себе, чем Вике, — бабушка всегда была очень верующая. Для меня отказаться от христианства, это как отказаться от бабушки.

— Вот-вот. Поэтому Владимир ни с кем не любезничал в свое время, когда решил сменить один культ на другой. Высек статую Перуна и скинул его в реку. Не рефлексировал ни о каких бабушках и предках. Просто махом обрубил все моральные императивы прошлых поколений.

— Мне кажется, правильно сделал, — пожимаю я плечом, — выбрал для своего народа милосердного бога.

— Выбор христианства был абсолютно конъюнктурным тактическим шагом, — отмахивается от меня Вика, — Владимир был нормальным тестостероновым мужиком. Любил трахаться, выпить и повоевать. Выбор веры был обусловлен геополитикой, а не качествами бога. Византия на тот момент была самым сильным геополитическим игроком. Я ни капли не сомневаюсь, что на этапе выбора в подробности он вообще не вникал. Возникла бы новая конъюнктурная необходимость, точно так же высек бы и Христа.

— Ты прям богохульствуешь, Вика, — ежусь от неприятной дрожи по телу.

— А когда про избиение Перуна говорила, я не богохульствовала? — цокает языком Гончарова. — Эх, Грушенька, а это же вера предков, — девушка картинно укоризненно качает головой. — А если серьезно, Ракитина, трудно было сделать худший выбор. Я уже говорила, что религия должна способствовать конкурентоспособности народа. Христианство же взяло все самое худшее и из иудаизма, и из зороастризма.

— Например? — уточняю я.

— Из зороастризма всю эсхатологическую линию со страшным судом, загробной жизнью, адом, раем. Всю эту ерундистику, под которую подбивается линия, что здесь и сейчас жить не надо. Отдай рубашку и жди, может быть какая-то жизнь после смерти обломится. Но это не точно. Так зороастрийцы и в этой жизни радостей не были лишены. К аскезе не призывали. Секс не табуировали. Наоборот. Горячо приветствовали. В общем, огнепоклонники ждали страшного суда не так уныло, как христиане.

— Если бы в христианстве было табу на секс, то христиан уже не осталось бы, — указываю я на логическую ошибку.

— В первые века христианства считалось, что норма жизни — это целибат. Брак — удел слабовольных, которые сгорают от страсти. Мы просто проскочили самый треш, когда считалось, что нужно только молиться и ждать страшного суда. В десятом веке, когда крестили Русь, уже немного спал эсхатологический угар. Поэтому у нас и не было совершенно жуткого количества монашеских орденов, как в западном христианстве.

— Ладно, допустим. Ты хочешь сказать, что в других религиях какое-то другое отношение к сексу?

— В иудаизме и исламе, которые родственны нашему культу, считается, что телесные радости от бога. Впрочем, как и остальные сферы земной жизни.

— Откуда тогда в христианстве взялось сдержанное отношение к телесному? — подтягиваю ногу на стул и ставлю подбородок на коленку.

— Что-то из иудаизма, но самое смешное, что на самом деле нет.

— Ты говоришь загадками, Вика.

— Христиане по-своему переосмыслили иудейский миф об изгнании из рая. Решили, что после