Ее темные крылья (ЛП) - Солсбери Мелинда

Мегера отталкивает Тисифону, ее змеи поднимаются, их рты открыты в угрозе.

— Не затыкай меня.

— Тогда не глупи, — рявкает Тисифона.

— Тише, — говорит Алекто сестрам, поднимая руки к ним. Она смотрит на меня. — Мы просто хотим согреть тебя. Мы не хотим вреда. Не тебе. Кто это сделал? — спрашивает она, кивая на шрамы.

Лучше соврать.

— Никто. Просто погода. Порой такое случается.

Они переглядываются.

— Это сухое, — Мегера протягивает черную тряпку. — Для тебя. Рука болит?

— Я… нет. Все хорошо. Спасибо. Я могу одеться сама. Прошу, — говорю я.

Они отходят и бесстрастно смотрят, как мои дрожащие пальцы расстегивают пуговицу джинсов, опускают молнию, сдвигают их до колен. Вряд ли я когда-то так стеснялась своего мягкого человеческого тела, даже с Али. Моя кожа багровая и красная, в пятнах, это вызывает мысли о трупах. Я начинаю плакать.

Они тут же подходят, гладят мою кожу и волосы, все урчат, воркуют. Алекто опускает мою голову на свое плечо, прикрывает крылом мою раненую руку, пока две другие прижимаются к моей спине и боку, их руки обвивают мою талию. Я ощущаю прохладную сухую чешую Тисифоны, слышу тихое шипение змей Мегеры где-то над моей макушкой. Когти нежно гладят мой скальп, ритмично массируют, будто я — испуганный зверек.

Когда я вдыхаю, я ощущаю запах Алекто, пыль в ее перьях, тот же кисло-сладкий запах, который я знаю — и я вспоминаю, что пахла так, когда перестала мыться после Фесмофории. Та же смесь дикого и девушки. Они пахнут как я, или я пахла как они, и от этого мне становится лучше. Не так страшно знать, что что-то в нас похожее.

А потом они отталкивают меня.

Я сжимаюсь на полу ниши, снова боясь, не могу понять, что я сделала не так, что они вдруг ударили меня.

— Мы не позволяли тебе приходить сюда, — шипит Алекто, и я ошеломленно поднимаю взгляд. Три Фурии отвернулись, создав стену между мной и пещерой. Они говорят не со мной.

— Мне не нужно ваше позволение, Алекто, — доносится спокойный голос. — Это мое царство.

Моя кровь холодеет.

Его ты любишь? Или она разбила твое сердце?

Это он. Аид. Он тут.

— Эребус — наши владения, — говорит Тисифона. — Ты согласился. Ты подписал договор. Ты остаешься в своих местах, а мы в своих. Это наше.

— Я хочу увидеть девушку, которую вы забрали с берега Стикс.

— Мы первые ее нашли.

— Мегера, — предупреждает Аид. — Спусти ее, или я поднимусь.

— Тогда ты нарушишь договор. А ты знаешь, что это значит.

— Вы уже нарушили его, принеся ее сюда. Ты знаешь, что это означает.

Я хватаю тряпки, которые дала Мегера, встряхиваю их, нахожу воротник и дыры для рук, натягиваю одеяние через голову. Оно ниспадает до ног, черная версия белого одеяния из сна, как у Оракула. Я снимаю джинсы, швыряю их в угол и нахожу порванный джемпер, набрасываю его как кардиган, прикрывая ударенную молнией руку. Я приглаживаю волосы и успокаиваю выражение лица.

— Посмотрим, хочет ли она говорить с тобой, — отвечает Алекто, оглядываясь. — Ты хочешь говорить с тем, кто зовет этот мир своим? — спрашивает она у меня.

Я качаю головой. Нет, если у меня есть выбор.

— Она не хочет, — сообщает Фурия Царю Подземного мира.

— Так тому и быть, — говорит он.

Я охаю, когда он появляется между мной и Фуриями, спиной ко мне. Он выше, чем я помню, его плечи шире, тени развеваются вокруг него, как дым.

Фурии поворачиваются, раздраженно шип, змеи, чешуя и перья поднимаются, но они не нападают на него, даже не пытаются снова встать между нами, а смотрят, злясь, что он не послушал их, но не в состоянии что-нибудь с этим сделать.

Он поворачивается ко мне.

— Здравствуй, — говорит он холодно и бесстрастно, будто я просто девушка с берега Стикс, и мы не виделись раньше. А мой язык приклеен к нёбу, а сердце грохочет между легкими.

За ним ждут Фурии, их черные глаза внимательны. По сравнению с ними, Царь Подземного мира кажется обычным.

Вблизи и без маски на части лица я вижу, что Аид не красивый. Его кожа белая, просвечивает, он выглядит почти болезненно, как тот, кто избегает солнца, что не удивляет, учитывая, кто он. Он похож на человека сильнее, чем Гермес, у него нет красоты серебристого бога. Брови Аида густые, глаза холодные, без огня, дарящего им тепло. Его нос чуть скошен влево, словно его ломали и плохо вправили. Его угловатое лицо окружают темные спутанные волосы, дикие, как тени, обрамляющие его, тянущиеся от его одежды, словно часть наряда. Только тени в нем примечательны.

И еще одно. Мой взгляд падает на его губы, в этот раз не золотые, и я отвожу взгляд. Его рот красивый. А не должен быть.

— Как ты попала сюда? — спрашивает он, глядя над моей головой.

Я стараюсь звучать ровно, отвечая:

— Я сорвала цветок и оказалась в Стикс, — он хмурится, и я ищу мокрый нарцисс, протягиваю ему. — Я не хотела сюда приходить, — добавляю я, на всякий случай.

Выражение мелькает на его лице, приподнятая рука опускается.

— Тебе не нужно больше страдать в моем мире, — он протягивает руку, отворачиваясь от меня. — Идем.

Я напрягаюсь от его тона. С каждого слова капает власть бога, привыкшего, что все вокруг слушается его. От этого возникает извращенное желание сказать ему, что я сама найду выход, спасибо, и посмотреть, что он сделает, но я беру себя в руки в последний миг.

Я тянусь к нему, и он качает головой.

— Нет, — он вздыхает.

Я застываю.

— Нет?

Он поворачивается ко мне.

— Ответ на вопрос, о котором ты думала. Нет.

Я растерянно моргаю.

— Я не знаю, о чем ты. У меня нет вопроса.

— Прошу, — он смотрит на меня темными глазами, верхняя губа изгибается. — Ты хочешь спросить, можно ли вернуть твою подругу.

— Нет.

— Этого все хотят, когда приходят сюда, — он улыбается горько, с пониманием. — Тебе не нужно притворяться.

Дела с бессмертными всегда кончаются плохо для людей. Нам не хватает сил. Я дрожу из-за правды того, что он пугает меня.

Но теперь я и злюсь.

Это обжигает меня: его наглость, их наглость. Зачем отвечать на молитвы, не помогать, когда нужно, когда сердце разбивается, и я не могу есть, спать или перестать плакать? Когда мне одиноко, и я хочу умереть? Тогда не нужно приходить. Зато когда я стала приходить в себя, он явился и делал меня злодейкой.

Он думает, что я отчаянно желаю, чтобы все вернулось к тому, как было: ходить в школу и смотреть, как Бри и Али держатся за руки под партой, и его большой палец трет ее, как делал со мной? Он думает, что я хочу оставаться после звонка, делая вид, что мне нужно поговорить с мистером МакКинноном, чтобы не идти домой за ними по дороге, замирая каждый раз, когда они целуются, чтобы не проходить мимо них? Он думает, что я хочу жить в маленьком месте, откуда не смогу уйти? Он мог хотя бы подождать, пока я скажу это вслух, а потом звать меня лгуньей. Он мог хоть дать мне говорить.

Мои ладони сжимаются в кулаки от его наглости.

— Прекрати это, — рявкаю я.

Тени вокруг него, тихо тянущиеся ко мне, застывают на месте, словно они не уверены. Глаза Аида расширяются, удивление мелькает там на миг, пока он смотрит в мои глаза, и я понимаю, что он не ожидал, что я буду спорить. Он читает не все мысли.

— Хватит читать мой разум и решать, что ты знаешь, что я хочу, — продолжаю я.

Он приподнимает бровь, и это раздражает меня еще сильнее. Я так не могу. Бри умела, а я никогда не могла, как ни пыталась.

— Я не читал твой разум, — говорит он. — Я слышал, как ты звала ее, со своего острова. Я видел, как ты смотрела на нее. И, как я сказал, люди, приходя сюда, просят меня только об одном. Ты хочешь знать, верну ли я Бри ее жизнь. И мой ответ — нет.

Меня мутит, когда он произносит ее имя.

— Я говорила, я не сама сюда пришла, — рявкаю я. Его рот сжимается, но я говорю, пока он не перебивает. — Но ты знаешь, если бы я пришла за ней, то по твоей вине, — добавляю я.