Шесть баллов по Рихтеру - Екатерина Алексеевна Каретникова

Девушка отскочила от входа, я рванулась к ней. Вылетела из палатки, вдохнула влажный воздух, пахнущий дымом и лесом. А Вик застрял в мешанине опор и шуршащей ткани.

– Ты дура? – спросила у меня девушка, когда я схватила ее за плечи, чтобы убедиться – да кто его знает, в чем убедиться. То ли в том, что она живая и настоящая, то ли в том, что я – это по-прежнему я.

Я оторопела от неожиданной грубости и убрала руки.

– Ты меня чуть не раздавила, – проворчала девушка. – Думать-то надо? Лезешь с такой силой! Лучше бы вон – Вика помогла вытащить. Сейчас совсем запутается.

Я краем сознания успела удивиться, как связно и спокойно она заговорила. И что Вика назвала по имени. Мне-то после того, как палатку сложило, хотелось реветь, забившись под какое-нибудь дерево с листвой погуще. Реветь и подвывать от ужаса. А девушке было как будто нормально – и родителей потерять под этим проклятым дождем, и с нами чуть не оказаться под свалившейся непонятно из-за чего палаткой. Только вот схватила я ее не нормально, все остальное – ничего такого.

Но логика, прямо скажем, в ее словах была, и я начала распутывать шнуры внизу палатки – для начала.

Вик неразборчиво ругался и тоже что-то делал, чтоб вылезти скорее.

У него в темноте, изнутри палатки все получилось гораздо лучше, чем у нас снаружи. Я только распутала один шнурок, а он уже ухитрился добраться до молнии запасного выхода. Добраться, расстегнуть ее и высунуть голову наружу.

– Вы зачем палатку-то того? – спросил он. – Теперь ставить замучаемся.

– Это не мы, – спокойно объяснила девушка. – Это смерч.

– Какой смерч? – взорвалась я. – Не было тут никакого смерча!

– Был, – возразила девушка. – Просто маленький. А ты не видела, конечно. Ты же в палатке была. Свалил палатку и рассыпался.

В этот момент я вдруг поняла, что солнце уже не прячется неизвестно где за горизонтом, а по-летнему быстро выгоняет ночную темноту.

– Смерчей я тут еще не видел, – задумчиво произнес Вик. – Но так-то здесь много чего было.

– Чего? – попыталась уточнить я.

– Ну погоды. Разной. Дождь, град, снег. Гроза.

– Прямо вот все сразу?

– Нет, по очереди. Но особо без интервалов. Утром снег, например, а вечером – гроза. Легко. Сто раз было. Так что и смерч мог быть. Почему нет?

– Да, действительно, – кивнула я. – Ну хорошо, что не унес.

– Это да, – согласился Вик.

Он так и лежал, высунувшись из палатки до пояса и не торопился вылезать. Или не мог, что ли?

Я подошла к нему, наклонилась и подала руку.

– Вылезай давай.

Он взял мои пальцы в свои. Меня как будто обожгло, до чего они были горячими. В груди тоскливо заныло.

– У тебя температура, – сказала я. – Высокая.

– Ну не очень высокая, – возразил он. – Но есть, да.

– Простудился? – спросила я. – Горло болит? Насморк есть?

– Да ничего вроде нет, – ответил Вик. – Нормально все. Чего ты переполошилась-то? Мало ли, температура. С кем не бывает?

Он улыбнулся и с моей помощью вылез из-под палатки. А потом осторожно встал, отряхнулся и посмотрел на небо.

– Так, – сказал Вик. – Так. До дождя у нас есть минут двадцать. Может, двадцать пять.

– Мамочки, – вырвалось у меня.

Я, конечно, мечтала попасть под дождь. Теоретически я только ради этого и пришла сюда. Но почему-то возможность осуществить задуманное вот уже сейчас напугала чуть ли не до икоты. Захотелось бросить тут палатку, подхватить рюкзак с остатками снаряжения, взять девушку и Вика за руки и быстро-быстро топать к кордону. Авось, пропустят обратно. Что они, звери?

Глава вторая. И полетели

Вик сложил палатку так быстро и аккуратно, как будто всю жизнь этим занимался.

– Убирай, – сказал он мне. – Если рюкзак тяжелый…

– Не тяжелый, – перебила я.

Не хватало еще ему с температурой таскать все вот это. Тем более, рюкзак я собирала, рассчитывая только на свои силы, поэтому вполне могла его нести.

Палатку и два спальника незадолго до своего исчезновения мне принес Рихтер. Он сказал: мало ли, пригодится. И еще сказал: легче и прочнее ты не найдешь. И добавил: это экспериментальные образцы.

Тогда мне было не до них. Я мельком глянула на серебристую упаковку, размером сантиметров сорок в длину и двадцать в ширину и толщину. Хорошая оказалась вещь, прав был Рихтер. Он всегда был прав.

Подумав об этой его правоте сейчас, я жутко разозлилась. Это нечестно – быть умным, сильным, знать, как правильно, и бросить меня одну. Пусть даже с экспериментальной палаткой и спальниками. Пусть даже в городской квартире, из которой можно не выходить, или выходить не дальше соседнего продуктового магазина, и тогда никакие дожди мне были бы не страшны. Никакие дожди и никакие прогнозы. Но как я могла там остаться? Одна? Чтобы тихо свихнуться, глядя в окно на соседа с пуделем и слушая рассказы тех, кто «что-то знает»? А мне не хотелось. Ни смотреть, ни слушать, ни разговаривать с единственной фотографией Рихтера, которая у меня осталась. Вернее, «не хотелось» – это было мягко сказано.

С одной стороны меня медленно убивала тоска по Рихтеру, с другой – в квартире как будто поселился другой хозяин. Невидимый, но бесцеремонный. Он не давал мне спать по ночам. Он превратил мой уютный и когда-то любимый дом в тюрьму. По крайней мере, я чувствовала себя там как заключенная, это точно.

– Ну все, – сказала я, надев рюкзак. – Можно идти.

– В дождь? – уточнила девушка и захлопала ресницами часто-часто.

Я вдруг вспомнила, что даже не спросила, как ее зовут. И она меня не спросила. Как будто это не имело никакого значения, потому что мы понимали – долго вместе не будем.

– В дождь, – кивнул Вик. – Да вы так не бойтесь. Только постарайтесь, когда накроет, не сопротивляться и ни о чем не думать. Так будет легче.

– Что накроет? – тихо спросила я.

– Волна, – объяснил Вик. – Когда ты попадаешь под дождь, ну в смысле, под этот дождь, тебя накрывает волна – по крайней мере, ощущается это именно так. Накрывает, подхватывает и уносит, если не сопротивляешься.

– А можно сопротивляться?

Вик помрачнел.

– Лучше не надо. Сил все равно не хватит. И – ну в общем, не надо. Поняли?

Мы кивнули – я и девушка. Уже совсем рассвело, и сейчас я рассмотрела ее как следует. Пожалуй, ей было столько же лет, сколько и мне. А на лбу у нее темнел шрам. Широкий. Его слегка