Алеф - Пауло Коэльо

– Отчего в мире так много вражды?

– Для того чтобы мир развивался, а человек менялся. Ничего личного. Поверьте.

Они слушают, но не слышат. Видно, мне следует объяснить, чтобы было понятнее.

– Прямо сейчас рельсы борются с колесами, и нам слышно, как металл трется о металл. Однако без рельсов не было бы колес, и наоборот. И пусть нас не смущает звон металла; это боевой клич, не жалоба.

Энергия почти иссякла. Мои собеседники продолжают задавать вопросы, но у меня больше нет сил отвечать. Всем становится ясно, что пора остановиться.

– Спасибо, – говорит Яо.

– Не нужно меня благодарить. Это не я вам отвечал.

– Вы хотите сказать...

– Все и в то же время ничего. Вы, должно быть, заметили, что я изменил свое мнение относительно Хиляль. Мне не стоило бы этого сейчас говорить, боюсь, мои слова не пойдут ей на пользу; напротив, слабые духом могут испытать эмоцию, способную погубить любого, – ревность. Однако встреча с Хиляль открыла мне дверь, не ту, какую я хотел открыть, другую. Я шагнул в другое измерение моей жизни, заглянул в другой вагон, где полно неразрешенных конфликтов. Там меня ждут, и мне придется туда пойти.

– Другой поезд, другой вагон...

– Именно. Мы всегда путешествуем по жизни в одном и том же поезде, пока Господь не изменит это по известным Ему одному причинам. Когда мы понимаем, что больше не можем оставаться в своем вагоне, мы встаем и переходим из одной жизни в другую, словно они так и следуют одна за другой. На самом деле это не так: я тот, кем был и кем стану. В Москве, в день нашей встречи, Хиляль напомнила мне притчу об огне на вершине горы. О священном огне есть еще одна притча, и я хочу вам ее рассказать.

Во время гонений на евреев рабби Израэль Шем Тов отправился в лес, разжег священный огонь и прочел особую молитву, прося Господа защитить его народ. И Господь явил ему чудо.

Позже ученик раввина Маггид Мецрих отправился по стопам учителя, пришел в тот же лес и воззвал к Господу: «Господь Вседержитель, я не умею разводить священный огонь, но знаю особую молитву; прошу, услышь меня!» И чудо было явлено вновь.

Сменилось поколение, и евреев снова стали преследовать. Раввин Моше-Лейб Сасов пришел в тот лес и произнес: «Господи, я не умею разжигать священный огонь, не знаю особой молитвы, но чту священное место. Помоги нам, Господи!» И Господь помог.

Спустя пятьдесят лет рабби Израэль Рицин, сидя в инвалидном кресле, обратился к Господу: «Я не умею разжигать священный огонь, не знаю особую молитву и даже не могу отыскать то место в лесу. Я могу лишь рассказать эту историю и уповать на то, что Господь меня услышит».

Теперь говорю уже я сам, а не Божественная энергия моими устами, и хотя я не умею разводить священный огонь, все же могу рассказать эту историю.

– Будьте с ней подобрее, – прошу я.

Хиляль делает вид, будто ничего не слышала. И остальные тоже.

СИБИРСКИЙ ЧИКАГО

Наши души – космические странники, и при этом мы проживаем земную жизнь, сохраняя смутное чувство, что это не единственное наше воплощение. Если разгадать код нашей души, память об этом останется навсегда, и на все, что будет после, это наложит свою печать.

Я смотрю на Хиляль с любовью, отраженной во времени или в том, что мы так называем, точно в зеркале. Она никогда не была и не будет моей; так предначертано. Оба мы творцы и творения, и оба марионетки в руках Господа, и мы не можем переступить черту, которая существует по неизвестным нам причинам. Мы можем подойти к этой реке и даже ступить в нее, но нам не дозволено погрузиться в воду и отдаться течению.

Я благодарен жизни хотя бы за то, что вновь повстречал Хиляль, когда мне это было необходимо. Я начинаю постепенно привыкать к мысли о том, что мне придется войти в эту дверь в пятый раз, даже если я все еще не найду ответ. И я благодарен жизни за то, что прежде меня одолевал страх, а теперь я перестал бояться. А также за это путешествие.

Мне забавно наблюдать, как она ревнует. И хотя она виртуозная скрипачка и искусный воин, в стремлении получить то, чего хочет, она все еще ребенок и всегда им останется, как и я, и все, кто хочет получить от жизни все самое лучшее, как это бывает только у детей.

Пусть ревнует, это научит ее противостоять чужой ревности. Я приму ее беззаветную любовь, потому что когда беззаветно полюбит кого бы то ни было, она должна знать, с чем ей придется столкнуться.

– Некоторые называют этот город сибирским Чикаго.

Сибирский Чикаго. Подобные сравнения на поверку оказываются на редкость фальшивыми. До строительства Транссибирской железной дороги в городе жили около восьми тысяч человек. Теперь здесь более миллиона четырехсот тысяч жителей, и все благодаря мосту, с помощью которого была продолжена эта стальная магистраль, устремленная к Тихому океану.

Говорят, новосибирские женщины самые красивые в России. Похоже, не врут, хотя мне никогда не приходило в голову сравнивать. Мы с Хиляль и одной из местных богинь изучаем любопытную аномалию: гигантскую статую Ленина, воплотившего коммунистическую теорию в жизнь. Трудно придумать зрелище менее романтическое, чем эта фигура, устремленная в будущее даже клином своей козлиной бородки, но неспособная сойти с пьедестала и воистину изменить мир.

Богиню, назвавшую город сибирским Чикаго, зовут Татьяна, ей около тридцати, она работает инженером, а теперь составляет нам компанию на прогулке после ужина и встречи с читателями. Возвращение на твердую землю на этот раз напоминает высадку на другую планету. Я определенно отвык ходить по поверхностям, которые не находятся в постоянном движении.

– Давайте пойдем куда-нибудь выпить и потанцевать. Надо как следует повеселиться.

– Но мы устали, – заявляет Хиляль.

В такие минуты во мне просыпается женское начало, а с ним способность читать между строк. «Мы устали» означает: «Тебе она нравится, а мне это неприятно».

– Если вы устали, возвращайтесь в отель, а мы с Татьяной еще погуляем.

Хиляль меняет тактику:

– Я тоже хочу вам кое-что показать.

– Отлично, так покажите же. Для этого ведь не обязательно оставаться наедине. В конце концов, мы знакомы всего десять дней.

Вот и конец пьесы под названием «Он-со-мной». Татьяна заметно оживляется; полагаю, дело тут не столько во мне, сколько в извечном духе соперничества, которое возникает между женщинами в таких ситуациях.

Ленин бесстрастно взирает на нас сверху вниз, словно уже видел все это прежде. Установи он вместо диктатуры пролетариата диктатуру любви, возможно, все пошло бы иначе.

– Тогда идемте со мной, – распоряжается Хиляль.

«Идемте со мной»? Прежде чем я успеваю отреагировать, Хиляль уже вырывается вперед и идет не оглядываясь. Она намерена взять реванш, и Татьяна заглатывает наживку. Мы идем по широкому проспекту, который ведет к мосту.

– Так вы знаете город? – с легким удивлением спрашивает богиня.

– Смотря что понимать под словом «знать». Мы знаем все. Когда я играю на скрипке, мне открывается...

Хиляль подбирает слова и наконец находит слово, которое будет мне понятно и которое позволит выключить Татьяну из разговора.

– Вокруг меня существует обширное и мощное «информационное поле». Контролировать его я не могу; скорее, оно контролирует меня и в минуту сомнений помогает принять верное решение. Мне не обязательно знать город; достаточно просто позволить ему вести меня.

Хиляль все ускоряет шаг. К моему удивлению, Татьяна прекрасно понимает, что она имеет в виду.

– Я пишу картины, – говорит Татьяна. – По профессии я инженер, но когда стою у холста, каждый взмах кисти открывает путь к бесконечному счастью, какого никогда не давала работа, и какое, надеюсь, мне удастся сохранить.

Ленину, должно быть, не раз приходилось видеть такие сцены: столкновение двух сил за главенство над третьей. Нередко бывает так, что две силы становятся союзницами, а к третьей напрочь теряют интерес. Теперь мои спутницы увлеченно болтают по-русски, будто с детства были лучшими подругами, и почти не обращают на меня внимания. На улице холодно, – учитывая, что мы находимся в Сибири, где, видимо, всегда холодно, – но гулять мне нравится. С каждым шагом на душе делается легче, каждый километр приближает меня к моему царству. В Тунисе в какой-то момент мне показалось, что все старания тщетны, но моя жена была права: без нее я более уязвим, но и более открыт миру.

И все же щебетание моих спутниц вскоре начинает меня утомлять. Завтра надо будет предложить Яо позаниматься айкидо. В последнее время мой мозг работает интенсивнее, чем тело.

Мы останавливаемся в каком-то богом забытом месте, посреди пустынной площади с заледеневшим фонтаном. Хиляль прерывисто дышит; еще пара минут такого дыхания, и она поплывет – впадет в искусственный транс, из тех, что уже давно меня не вдохновляют.