Наставники - Бора Чосич

Когда наступил сорок четвертый год, большие американские самолеты, набитые бомбами, стали летать над нашим городом, над нашими соседями, над моей семьей, весьма этим фактом обеспокоенной. Дядя сказал: «Вот сейчас ливень врежет!» Сначала из туч падали бомбы американского производства со свободолюбивыми лозунгами, исписанными по всей их длине, потом их сменили артиллерийские снаряды, русские. Дедушка стряхнул с одежды штукатурку, постучался к зонтичному мастеру и спросил: «От этой штуки зонтик сможешь сделать?» Мастер вышел, установил на носу очки и сказал: «От этой – нет!» И это была истинная правда.

Когда пришли бойцы Двадцать первой сербской, началась новая жизнь, очень разная. Капитан Вацулич спрашивал обо всем, что было в доме: «Что это у вас такое?» – или: «Зачем вам этот гвоздь?» Мы охотно разъясняли ему. Увидев дядю, идущего под зонтом на свидание с Зорицей, подавальщицей в солдатской столовой, Вацулич спросил: «Что это за буржуазный предмет?» Дядя ответил: «От дождя и насморка!» Вацулич рассмеялся, поднял воротник, нахлобучил пилотку и пошел вниз по улице под самым что ни на есть проливным дождем. Мы думали, что зонтики отменят сразу после освобождения, но ошиблись. Потому что дожди шли, как и прежде, абсолютно свободно.

О народе славном – официантском

В тысяча девятьсот сорок пятом году все стали преклоняться перед ремесленниками, субъектами плодотворного и кропотливого труда, мой же отец превыше всего ценил только одно ремесло, а именно – обслугу. Дядя пересказывал известный эквилибристический номер народного гимнаста Петрашиновича, который стоял на шесте. Тетки были в восторге от знаменитого русского фильма, в котором стреляют из пушки голой женщиной. Отец на все это реагировал просто: «Все это чушь по сравнению с двадцатью четырьмя кружками в обеих руках без подноса!» Я думал, что это тоже относится к сценическому искусству.

По соседству жил официант, один из самых прославленных; у официанта было странное длинное имя – Мил-человек. Милчеловек, один из самых знаменитых людей, которых я знал когда-либо, всегда носил костюмы абсолютно нарядные, о Милчеловеке говорили как о своего рода артисте. Я спрашивал: «Он что, играет на скрипке или ему дали роль в пьесе?» Отец отвечал: «Бери выше!» Дедушка добавлял: «Шантрапа, он и есть шантрапа!» У моего отца были друзья, друзей звали: Алкалай, Дембицкий и, наконец, Милчеловек, или, как его звали официально, Шумидер. Первые два были чемпионы по гимнастической стойке на руках, последний был один из лучших разливальщиков пива во всей оккупированной Европе. Шумидер, настоящий артист наполнения кружек, был тем, кто отпустил наибольшее количество пива, выпитого моим отцом, человеком в этом смысле непревзойденным. Отец приходил домой, какое-то время отсыпался, после чего вдохновенно рассказывал о Шумидере вещи невнятные, но прекрасные. Примерно так же тетки говорили о Бенджамино Джильи, излюбленном герое оперной сцены, так же примерно говорил дедушка о генерале Кларке, который выступал где-то в Италии. Я поначалу думал, что Шумидер – какой-то генерал, только засекреченный. Нам задали домашнее задание на тему «Кем бы я хотел быть и почему?». Все написали: «Я хотел бы быть богатым!» – или: «Моя неосуществимая мечта – стать авиационным летчиком!» Я написал: «Я хочу стать официантом, с учетом артистической переноски предметов и поднятия вещей выше головы в присутствии публики!» К этому я еще добавил: «Жизнь официантов прекрасна, так как она происходит в течение ночи, в то время как днем можно спать и прогуливаться по террасе в черном костюме!» Я писал это, находясь под впечатлением Милчеловека и его образа жизни, исключительно художественного. Мама прочитала сочинение и сказала: «А о том не думаешь, что от стояния на ногах бывает расширение вен!» Я признался: «Не думаю!» Тогда мама сказала: «Официант в любой момент может подучить кружкой по голове просто так, вообще ни за что!» Я вздохнул: «А что делать!» Отец сказал: «Знавал я одну официантку, Марицу, так она стаканов вообще не роняла, хотя при этом ее постоянно лапали!» Потом я долго думал, что «официантка» – это что-то вроде «фифы», то есть существо весьма непристойное. Мама порвала мое сочинение и велела написать: «Я хочу стать врачом, инженером или доктором юриспруденции, с учетом всего!» Немцы повесили извещение с фамилиями расстрелянных, после каждой фамилии стояло: «Служащий частной фирмы!», «Лицо без определенных занятий!» – или просто и коротко: «Официант!» Отец ткнул пальцем и сказал: «Что я говорил!» Об официантах отец думал однозначно – как о героях. Отец продолжил пересказ жизни и подвигов официантского народа, как мужского, Так и женского пола, до мельчайших подробностей. Мама хотела прервать его, с учетом присутствия ребенка, но тетки уговорили ее не делать этого. Тетки слушали отца вдохновенно; прежде так было с ними всего один раз, когда дядя пересказывал любовную оперу между художником Марио Каварадосси и кабацкой певицей, которая потом кончает жизнь самоубийством. Повесть об официантах абсолютно очаровала моих теток, особ весьма чувствительных. В тысяча девятьсот сорок четвертом году русский младший лейтенант, разыскивавший вражеские мины с секретом, спросил: «Шумидер – это немецкая фамилия?» Верные почитатели Шумидерова ремесла, мой отец и дядя, а также многие другие, ответили советскому младшему лейтенанту смиренно, но решительно: «Боже упаси, ни в коем случае!» В том же году у различных освободителей нашего города были такие примерно имена: Митар Папич-Станко или Янко Премрл-Войко; третью составную часть имени они получили во время войны, жутко кровавой. Слуга человечества, "друг нашей семьи Милчеловек полностью и официально назывался: Милоса» Аксентиевич-Шумидер, и это было очень похоже.

В новой жизни, которая только-только проклевывалась, Милосав Аксентиевич-Шумидер продолжил свое необходимое дело. Людям весьма истощенным, несчастным и голодным величайший официант нашей округи и Европы, официант жизни отцовской, говорил абсолютно умиротворенно: «Чего изволите?», «К вашим услугам!» и тому подобное. В сорок четвертом капитан Вацулич, мой товарищ, в то время непрерывно потный в процессе преследования врага, заявлял: «Я постоянно служу народу до самой смерти!» Мне это казалось правдоподобным. Вацулич приходил поздно, промерзший, Вацулич грелся у плиты и говорил: «Опять в ночную смену, мать-перемать!» Шумидер, неустрашимый носитель огромного количество полностью наполненных кружек, демонстрировал теткам отеки на ногах; мама сказала: «Вот видишь, я тебе говорила про расширение вен!»

Было время свободы, время невероятных перегибов, люди совершенно различных профессий делали, в общем-то, схожие дела. В это весьма смутное, путаное, непонятное время я заметил, что некоторые фразы постоянно повторяются. Одна из них – «Служим народу!» – была фразой как военной, солдатской, так и официантской.

В это напряженное время кто-то пригласил нашего друга Милосава Аксентиевича-Шумидера произнести речь, речь должна была быть боевой, но понятной, человечной. Шумидер говорил очень высоким голосом, Шумидер выкрикивал слова: «Извольте!», «Премного благодарны!», «Секундочку, прошу прощенья!» – слова своего ремесла, но употреблял и другие, общенациональные слова типа «Смерть фашизму!». Слушатели, хотя и были все в слезах, хлопали очень долго. Речь Шумидера была несколько путаной, не во всем понятной, но из нее твердо можно было сделать вывод, что он продолжит розлив пива, лучшей жидкости для нового человечества. В абсолютно трезвый, но опьяненный свободой человечества год капитан Вацулич и король официантов Аксентневич-Шумидер несли доступную всем новую жизнь в своем сердце, как на официантском подносе.

Умение праздновать в новых условиях

Был год тысяча девятьсот сорок четвертый, год победоносного завершения войны, в ходе которой остались в живых все члены моей семьи, год празднеств по этому самому поводу. Отец сказал: «Это надо отметить несмотря на бедность!» Мама сказала: «Что толку в том что мы выжили, если я могу спокойно поскользнуться на паркете и убиться!» Дядя спросил: «А кто тебя заставляет его натирать?» К нам пришли солдаты, цыгане, незнакомые женщины с улицы, все они требовали: «Давайте впадем в транс и станем бить стаканы!» Мама воскликнула: «Не позволю!» Пришли родственники, которых мы в жизни не видали, они говорили: «Конечно, вы нас не помните, мы маленькие тогда были!» Дедушка подтвердил: «Точно, знать вас не знаю!» Они согласились: «Да какая разница!» Пришел русский танкист, русский сказал: «Размахнись, коллектив!» Мы не поняли, что это значит. Наша соседка, абсолютно пьяная, сказала: «Йо-хо-хо!» Дедушка тут же закричал: «Не позволю в своем доме!» Какие-то люди от счастья стали ползать на четвереньках, дед воскликнул: «Во дают!» Мама вздохнула: «Ну и пусть!»